День Литературы, 2006 № 12 (124) - [26]

С дистанции в более чем три десятилетия воспринимаю теперь тот треп, как пустую трату времени и душевных сил прекраснодушными провинциальными интеллигентами. Какой, спрашивается, был смысл в той нашей политической аналитике? Статисты в жизни, мы и в робких прогнозах оставались статистами трудноразличимого завтра. О том, чтобы каким-либо образом постараться повлиять на свой завтрашний день, на будущее своей страны, выбор своего народа, сколько помню, даже речи не шло.

Коллективное начало преобладало в сознании. Были убеждены, что улучшение нашего положения, в том числе и материального благосостояния, могло произойти лишь в контексте общенародного улучшения. Убеждены были также, что если стране нашей и суждены благие перемены, то в рамках обновленного социализма.

Пример такого позитивного обновления к тому времени уже имел место: Венгрия и ГДР допустили в своих экономиках серьезные послабления частной инициативе, вследствие чего добились роста ВВП, насыщения рынка потребительскими товарами и услугами. Нечто подобное ожидали для своей страны и мы.

(Интересно, о чем думали-мечтали по своим кухням те радикальные реформаторы, которые вскоре развернули страну совсем в иную сторону, к бандитскому олигархическому капитализму первоначального накопления, то есть во вчерашний день? Вполне возможно, что думали о том же и так же, как и мы, а вот сотворили…)

Лозунг Горбачева "Разрешено все, что не запрещено", ставший вскоре девизом перестройки, был воспринят основным населением страны с энтузиазмом. Даже в нас – детях тоталитарного социализма – проснулась частная инициатива. С режиссером Игорем Талпа, увы, уже умершим, умудрились снять за мизерные средства полнометражный негосударственный документальный кинофильм. Учредили первую в республике негосударственную киностудию.

Так называемое "кооперативное кино" приносило хоть и небольшую, но прибыль, и нам некоторое время удавалось удерживать свое детище на плаву. Замечательное раскрепощенным творческим трудом и воскресшими надеждами время! Увы, оно недолго длилось.

Всплеск национализма в союзных республиках СССР и на его основе политической борьбы против, прежде всего, советской власти, для меня не явился неожиданностью. Как газетчик, кинодокументалист побывал, практически, во всех, как любила тогда выражаться официальна советская пропаганда, "республиках-сестрах" и воочию убедился, что и в застойные времена окраинные национальные элиты хоть и осторожно, с оглядкой, но сознательно и целеустремленно вели дело к развалу Союза. Уж очень хотелось им играть главные роли пусть и на малых политических сценах своих национальных образований. К тому же надеялись, что за отход от России Запад щедро заплатит и возьмет под свою опеку.

В республике забурлил протестными акциями "Народный фронт", и как противовес ему возникло поначалу не менее массовое и активное интердвижение "Единство". Но такое равновеликое противостояние длилось недолго, энтузиазм, силы интерфронтовцев стали стремительно убывать. Невозможно продолжительное время отстаивать свои права на объективно чужой территории, ощущая себя в глубине души пришельцем из иных краев и культуры.

На мой взгляд, в национальных окоемах Союза мы, русские и т.н. "русскоязычные" обитали по принципу апартеида, если понимать его не как извращенную практику тогдашней ЮАР, а буквально, т.е. как "раздельное развитие наций". При самом добром отношении к аборигенам, их быт, культура, традиции воспринимались большинством таких, как я "пришельцев", не более чем занятный этнографический театр. Живя десятилетиями в национальных республиках, мало кто из мигрантов владел языком коренного населения; практически вся общественная жизнь, межнациональное общение обслуживалось русским языком.

Национальная интеллигенция союзных республик, прежде всего творческая, для которой язык, культура – трудовой инструментарий, пока сильны были центробежные усилия государства, вынужденно мирилась с таким положением дел, но как только в ходе перестройки и неизбежной демократизации общественной жизни обозначились центростремительные тенденции, первой активизировала свои усилия.

Я не стал дожидаться в отношении себя крайних проявлений национальной розни. Собрал вещички, продал за бесценок две кишиневские квартиры (одну из них предусмотрительная жена предполагала со временем выделить нашей дочери, которая только училась на тот момент в начальных классах) и перебрался на Родину, в Москву. Благо не на пустое место: режиссер Геннадий Полока, с которым мы сблизились еще во время моей учебы на кинокурсах, предложил поучаствовать в его новом кинопроекте "Возвращение Броненосца".

Это были лихие времена для российского кинематографа. Снималось невероятное количество картин. Больше, чем в США, и лишь немногим меньше, чем в индийском Боливуде. Только тот массовый российский кинопродукт почти никто не видел. Да и не для зрителя снимались тогдашние кинофильмы. Снимались для "отмывки" денег. Это была либо откровенная халтура, либо, напротив, предельное режиссерское самовыражение. Каждый режиссер при определенном умении достать заинтересованного в "отмывке" криминального или полукриминального "продюсера", мог на время почувствовать себя почти что Тарковским.