День красных маков - [99]

– Что ты имеешь в виду, Поппи? Расскажешь поподробнее?

– Скажем, у меня до сих пор не укладывается в голове, как такое может быть – живёшь своей обычной жизнью, а потом случится что-нибудь, и бах! Всё переворачивается с ног на голову, становится совершенно непредсказуемым, и всё, во что ты верил, на что мог положиться, меняется. Я жду, пока всё вернётся на круги своя, станет нормальным, как раньше, но уже начинаю подозревать, что нормальным стало происходящее сейчас. Бывают события, способные изменить всю жизнь. Родить ребёнка, например, или потерять любимого человека. Всё, чего раньше и представить не мог, в мгновение ока становится нормальным! Ну, может быть, пример с ребёнком неудачный, потому что ты девять месяцев свыкаешься с мыслью о нём, хотя вот мне двадцать два, а моя мама, кажется, до сих пор не свыклась с мыслью обо мне, если у неё вообще когда-то была такая мысль. Но, мне кажется, она – исключение. Господи, я надеюсь, что она – исключение!

– Раньше ты не рассказывала про маму. Вы тесно общаетесь?

Поппи фыркнула от смеха.

– Нет, почти совсем не общаемся. Но, пожалуйста, не думайте, что я жалуюсь – дескать, всё было бы иначе, если бы мама любила меня больше… Она здесь вообще ни при чём. Я пытаюсь критически оценить ситуацию, задать себе вопрос – что было бы, сделай я другой выбор, скажи – да, скажи – нет, ничего не скажи… Я много размышляла об этом. Нужно ли было так поступать? О чём я только думала? Но вывод всегда один и тот же: в рассуждениях нет никакого смысла. Теперь это – моя жизнь; мой мир положили на сковородку и подбросили в воздух, а когда он приземлился, всё перемешалось. Я когда-то читала стихотворение – или кто-то мне его читал, не помню – о человеке, который провёл всю свою жизнь, глядя в пол. Ходил, склонившись, рассматривал тротуар, ковёр, пальцы ног. А потом услышал пение птицы и поднял глаза, и в первый раз увидел деревья, небо, самолёты, крыши высоких зданий, облака и столбы, целый мир над головой. Вернувшись домой, он посмотрел на потолок, увидел лампочки и паутину, всё, чего не видел раньше. Весь мир изменился, потому что человек посмотрел вверх. Меня поразило тогда, что он так упрощённо воспринимал действительность, ведь мир вокруг был гораздо сложнее. Если бы он раньше догадался посмотреть вверх! Я совсем как этот человек, Майлз. Я всегда смотрела вниз, разглядывала только пальцы ног, а теперь подняла глаза – и не уверена, что мир над головой мне нравится. Вообще, если бы я загадывала желание, то попросила бы лишь об одном – чтобы снова могла опустить глаза и рассматривать ковёр. В стихотворении не было сказано, что если ты однажды посмотришь вверх, то уже не сможешь постоянно смотреть вниз – твой мир изменится. Теперь я знаю, что есть вещи за пределами моего города, за пределами моего горизонта; раньше я о них не знала, и ничего хорошего в них нет.

– Наоборот, это хорошо, что ты посмотрела вверх, Поппи, и расширила свои горизонты, ведь ты такого добилась! Ты гордишься собой?

Поппи посмотрела на кроны деревьев в парке, на девочек, которые на лошадках скакали галопом по тропинке – пышноволосые девочки в белых носочках.

– Горжусь ли я собой? Нет. Нет, совсем нет. Не хочу показаться грубой, но это правда, это я сейчас чувствую. Никакой гордости у меня нет, только ощущение собственной глупости; я была наивна.

– Может быть, именно благодаря твоей, как ты говоришь, наивности ты такая храбрая? Зная обо всех возможных опасностях, может быть, ты подумала бы как следует и изменила бы своё решение? Я вспоминаю историю о каскадёре, перепрыгивавшем каньоны на мотоцикле. Его импресарио говорил ему, что они совсем не такие глубокие, как на самом деле, и лишь однажды, когда каскадёр ловко перепрыгнул и оказался по ту сторону каньона, рассказал, сколько метров было внизу. У неосведомлённости есть хорошее качество – она обладает сильным воздействием, позволяет преодолевать трудности, заставляет верить, что всё будет хорошо, потому что ты не знаешь об опасности. Поэтому задам тебе ключевой вопрос – ты сделала бы это ещё раз?

Поппи посмотрела ему прямо в глаза.

– Майлз, он меня изнасиловал.

– Что? – Майлз поражённо уставился на неё. Она покачала головой, не в силах повторить. – Кто? – Он потёр пальцем очки, как будто мутные стёкла мешали ему ясно воспринимать ответ, и посмотрел на звукозаписывающее устройство, не уверенный, что сможет его отключить.

– Зелгаи. Он угрожал убить меня. Прости, что не рассказала об этом раньше. Я хотела никому не говорить, но Март знает, и ты тоже должен узнать.

– О господи, Поппи… я не знаю, что сказать.

Перегнувшись через стол, Поппи погладила его руку. Майлз извинялся, винил себя…

– Я ни за что не должен был брать тебя туда, я…

– Нет, Майлз, не надо. Твоей вины здесь нет. Я нашла бы способ туда попасть, с тобой или без тебя, и, отвечая на твой вопрос, скажу – да, я сделала бы это ещё раз, чтобы вернуть моего мужа домой.

Майлз некоторое время помолчал, прежде чем ответить; он знал, что эти слова будут всегда звучать в его мозгу. Этот сукин сын причинил ей боль.

– Мне так жаль тебя, так жаль вас обоих… это так ужасно… я и подумать не мог… ты потрясающая, Поппи. Мартину очень повезло.