День красных маков - [97]

Он предложил ей отправиться на прогулку или пойти наконец домой – всё лучше, чем сидеть и страдать в номере за шестьсот фунтов, разглядывая обои, пусть даже очень красивые. Конечно, Роб был прав; именно это она и хотела сделать. В мире было только одно место, куда её тянуло.

Идти по тропинке к «Непопулярке» было чудесно. Ещё не вернуться домой, но оказаться совсем рядом с домом. Поппи надеялась, что повседневные дела быстрее вернут её к нормальной жизни… ну, хорошо, к подобию нормальной жизни.

Дверь открыла Бисма; при виде Поппи она заметно вздрогнула. Прежде дочь мистера Вирсвами всегда встречала её широкой открытой улыбкой, а теперь поджала губы, неохотно приветствуя политического агитатора, чьи фотографии печатались во всех газетах. Такой приём поразил Поппи. Наверное, так ей и придётся теперь жить – все, кто раньше её любил, теперь объявят бойкот. Сколько ещё придётся расплачиваться за свой поступок?

– Привет, Бисма, как дела?

Девушка кивнула, опустив глаза. Поппи решила избавить её от неловкости общения.

– Ну, ладно… – сказала она, уже идя по коридору. Чувствуя спиной взгляд прекрасных глаз Бисмы, Поппи думала, что видит эта девушка?

Стоя в дверном проёме, Поппи смотрела на бабушку, которая с их последней встречи ничуть не изменилась. Поппи вспомнила, каких надежд была исполнена, покидая эту комнату меньше двух недель назад. Как же всё поменялось за считаные дни… теперь душа Поппи саднила, а вера в лучшее разлетелась в клочья. Поппи представляла себе, как, торжествуя, вернётся к Доротее, но вместо радости чувствовала лишь опустошённость и тоску. Вновь увидеть Доротею было несказанным облегчением.

Вроде бы Поппи не ожидала увидеть ничего особенного. Вряд ли бабушка сделала бы пирсинг в носу или научилась жонглировать огнём, но Поппи казалось, что они не виделись очень долго, достаточно долго, чтобы произошли перемены. Однако перемен не произошло – перед ней по-прежнему была её любимая бабушка, которая сидела в своей комнатке, закутавшись в кофту, и смотрела паршивое кулинарное шоу, слишком громко включив звук. Внучка пристально разглядывала бабушку, думая, что остаётся незамеченной, но внезапно старушка повернулась к ней и поинтересовалась:

– Ты заходить будешь или как?

Оставив без внимания ворчливый тон, Поппи чмокнула Доротею в макушку и села рядом на пластмассовый стульчик.

– Что ты смотришь?

– Всё что угодно, Поппи. Я смотрю всё что угодно, любую чепуху, лишь бы время убить.

– Я скучала по тебе, бабуль. – Держа Доротею за руку, Поппи смотрела, как под её пальцем морщится кожа старушки и не сразу распрямляется, словно скомканная бумага.

– Конечно, ты скучала, милая, приходить сюда и торчать со мной в этой паршивой комнатке ведь так приятно!

– Я обожаю тут бывать. Я тебя люблю. Ты – всё, что у меня есть.

– Ты привезла его сюда? – Доротея пресекла все сантименты, решив сразу говорить по делу.

– Да… привезла… – Поппи хотела заплакать, но не стала. К чему слёзы? Бабушке ведь не расскажешь, какую цену пришлось заплатить и что ушло безвозвратно.

Стоя в дверях, Натан ждал, пока его представят Поппи. Они улыбнулись друг другу. Но, к их обоюдному шоку, Доротея сказала:

– Дай нам поговорить, Нат… – И вновь повернулась к Поппи. – Всё показали по телевизору. Я сказала миссис Хардвик, что это моя девочка, это моя Поппи Дэй. Его спасли не какие-то там несчастные спецсолдаты, а моя Поппи Дэй. Она сказала, чтобы я заткнулась и не болтала не пойми чего, вот старая корова! Я же всё поняла. Это сделала ты, да, Поппи Дэй, совсем как мы договорились – полетела туда и вытащила его оттуда, правда?

– Да, бабушка, ты права, это миссис Хардвик не знает, о чём болтает. Я отправилась туда и спасла его.

– И маму с собой взяла?

– Маму? Хм… нет.

– Она тут мне написала, ну, ты знаешь. Сказала, о нём как следует заботятся, и, если я захочу, мне пришлют фотографию, но я не стала просить. Всё равно плохо вижу.

– Кто? Мама? Про кого она тебе писала – про Марта?

– Нет, Поппи! Чем ты слушаешь? Мама Симона, его новая мама. Она обещала прислать мне его фотографию, но я не ответила. Никакого в этом толку, мне ведь не разрешили бы держать её у себя.

– Как же мама решилась его отдать в другую семью? – Поппи стало интересно, она хотела ухватить хоть немного информации, прежде чем та выскользнет из сети; разузнать хоть что-нибудь, что угодно о своём паршивом детстве.

– Она ничего о нём не знала, никто не знал.

Поппи вздохнула. Снова тупик, снова тоска.

– Понимаю.

– А зачем ей знать? Я ей не рассказывала. Я никому не рассказывала, даже Уолли. Может, он и слышал сплетни, но ему было наплевать на них, лишь бы его накормили и оставили в покое. Его отец был из Сент-Люсии, и он сиял мне, Поппи, как яркая звезда среди нашего скучного мира. С ним я чувствовала себя необыкновенной. Наш малыш стал моей тайной, моей чудесной маленькой тайной. Мой Симон, мой чудный мальчик, мой прекрасный малыш. «Эта Доротея испорчена; мы вышлем её из дома, на целый год, мы ей даже писать не будем, не спросим, хочет ли она домой, или её сердце разрывается от горя, а когда она вернётся, ни слова об этом не скажем!» Вот так решил мой папочка; я до сих пор слышу его слова. Целый год, Поппи Дэй, целый год. Он тянулся целую вечность. Никто не приехал меня спасать, а ведь я была всего-навсего в Баттерси, ни в каком не в Афганистане. Мне даже имени его произносить не разрешалось, что уж там говорить о фотографии. Мой малыш, мой Симон… – Бабушка плакала, глаза мгновенно покраснели. Слёзы стояли в горле, мешали говорить. Странно было видеть человека столь преклонных лет, так бурно выражающего свои чувства. Жизненный ли опыт учит стариков их сдерживать, или они просто уже выплакали все свои слёзы? Может быть, все скелеты уже выпали из шкафа, были давным-давно увидены и преданы земле? Может быть. Но бывает и по-другому.