День красных маков - [48]

Поппи не любила свою маму. Трудно любить кого-то, кто не любит тебя – не важно, жену или мужа, мужчину или женщину, мать или отца. Какое-то время, пожалуй, можно, но не всю жизнь.

Поппи любила мать около шести лет, пока не осознала, что её любовь не взаимна. Даже в столь нежном возрасте она ощущала бессмысленность, ненужность этого чувства. Ей было досадно за свою безответную любовь. Сознательно она никак не планировала разлюбить мать, но, когда это произошло, поняла – так и надо, теперь она будет сама по себе, и хорошо.

На день рождения и Рождество Шерил всегда дарила дочери косметику от «Эйвон», а Поппи мечтала о книгах, любых книгах. Не то чтобы мать причиняла ей боль, как пишут в газетах; просто она вообще не понимала, что ей делать с ребёнком, и точно так же ей не приходило в голову заботиться о Поппи, вообще как-нибудь заниматься ею. Шерил обращалась с ней, как с соседской девочкой, с каким-нибудь почти незнакомым ребёнком. В общем-то, так оно и было, она почти не знала свою дочь.

Когда Поппи пыталась поговорить с матерью, Шерил – не важно, чем она была занята, смотрела ли телевизор, курила или красила глаза, – смотрела на неё и спрашивала: «Что?», будто до этого момента и не осознавала, что Поппи в комнате. Девочке приходилось повторять всё сначала. Мать никогда не слушала, как будто ей было совсем неинтересно; по правде говоря, ей и было совсем неинтересно.

Не то чтобы сейчас Поппи ждала чего-то другого, но тем не менее она была несколько разочарована. Да, она скорее удивилась бы, спроси Шерил о своей престарелой матери, которая могла уже умереть и быть похороненной; или пообещай она прилететь первым же рейсом, чтобы поддержать дочь в такое ужасное время. Такого мать делать не стала бы, и Поппи прекрасно это понимала. От Шерил следовало ожидать как раз предложения «поразвлечься», когда Мартину «отрезали голову гадкие иранцы». Разочарование переросло в злость; Поппи знала – её бабушка достойна лучшей дочери, лучшей жизни.

От этого сообщения Поппи стало так плохо, что она почувствовала себя внутренне опустошённой. Словно глубокая рана в сердце, которая давно уже зажила и заросла, вновь открылась, когда Поппи услышала циничные, глупые, жестокие разглагольствования матери. Поппи знала, что душа будет кровоточить, пока всё услышанное каким-то чудом не забудется.

Придя в чувство и собравшись с силами, она позвонила Майлзу Варрассо и попала на автоответчик.

«Добрый вечер, Майлз. Отвечаю на ваш вопрос. Что делается для спасения Мартина? Ровным счётом ни-че-го! Это ужасно, Майлз, просто безобразно. Перезвоните мне, и мы всё обсудим. Спасибо».

Поппи не знала, как Майлзу это удалось. Сообщение она оставила примерно в шесть, а на следующее утро в окне газетного киоска увидела следующий заголовок:

«Поппи Дэй негодует – армия не помогает нашему солдату вернуться домой!»

Поппи не верила своим глазам. Дальше пересказывалась предыдущая статья, другими словами, но с теми же цитатами Поппи и той же дрянной фотографией.

Поппи совсем упала духом и засомневалась, верную ли выбрала тактику, положившись на средства массовой информации. Купив газету и молоко, за которым, собственно, и шла в магазин, она повыше подняла воротник и помчалась домой; смущённая, сбитая с толку, она ощущала себя беззащитной и беспомощной – дозвониться до Натана она не могла, а второго утреннего забега в тапочках определенно бы не выдержала.

Гости пришли точно к назначенному времени. Пусть они были не в силах спасти её мужа, но раз они сказали – в десять, значит, в десять! Роб, войдя в гостиную, снял берет; это уже стало традицией. Хелм последовал за ним. Поппи заметила в руке майора, обтянутой перчаткой, скреплённую тетрадь. Все трое расселись в негласно установленном порядке. Поппи решила начать разговор:

– Могу я предложить вам чашку чаю?

– Нет, спасибо. – Майор Хелм, как обычно, решал за двоих. Сняв фуражку, положил её на колено, следом стянул перчатки, сунул их в перевёрнутую фуражку и наконец счёл себя готовым к серьёзному разговору.

– Ну, как вы держитесь, Поппи?

Почему люди всё время задают ей этот вопрос? Неужели нельзя придумать какой-нибудь другой, получше? Что они имеют в виду, спрашивая: «Как вы держитесь?» Поппи решила как-нибудь поразмыслить над этим.

– Да, в общем-то, нормально. Я уже вчера говорила кому-то – мне станет гораздо лучше, если я увижу, что Марта пытаются спасти. Мысль, что попытки прекратились и больше не принимается никаких мер, сводит меня с ума. От этой мысли я просыпаюсь в три ночи. Вдруг он просто… пропал без вести, и никто не задаётся целью вернуть его домой?

– Позвольте мне вас переубедить. Принимаются различные меры, чтобы он вернулся целым и невредимым. Даже если наши усилия незаметны, многое происходит за кадром, локально. Я полностью понимаю ваше чувство безысходности от того, что мы действуем медленнее, чем хотелось бы. Не могу даже представить, как вам тяжело.

Она кивнула.

– Рада слышать, Энтони. Так что же происходит за кадром, локально?

Майор посмотрел на Роба.

– Сложный вопрос, Поппи.

– Да, конечно, – ответила она. Роб прокашлялся, чтобы прочистить горло, но для Поппи кашель послужил сигналом вспомнить сообщение сержанта и не грубить Хелму. «Спасибо, папочка», – подумала она.