День коронации - [29]

– Город сегодня нажрется в хлам, – сказал Саленко и прикрыл глаза.

– Кто о чем, а Боря о выпивке…

– Ник! – Саленко сел прямо и заговорил строго. В нем случилась какая-то перемена, из которой Ник сделал один вывод: сейчас надо слушаться. – Свяжись с нашими, пусть твой вылет перенесут. Если Миша договорится насчет интервью, оно будет в восемь пи-эм, они подгадают к ланчтайму в Америке… Что так смотришь? Да, у тебя прямой эфир. Серебров не признает монтажа и редактуры. Он русский царь, черт побери, он хорош сам по себе и знает, что говорить. Даже если он чихнет, или стакан уронит, или шнурки развяжутся, его честь не пострадает. Царь выше всего этого. Он может упасть в лужу при всем честном народе – и встать еще круче, чем был. Может себе позволить, ты понял?!

– Ты чего орешь на парня? Боря, очнись! – позвал Миша.

– Ты лучше скажи, кто Романа всему этому научил! – пробасил Гоша.

– Цыц! Он сам умел. Он не глупее нас с вами. Уж точно не глупее меня… Прости, Ник, что-то я очень громкий. Итак, скажи нашим, я хочу, чтобы самолет вылетел около нуля часов. Лучше – чуть раньше. Одиннадцать тридцать будет хорошо, Миш?

– Успеете. Хотя зачем такая спешка?..

– Значит, одиннадцать тридцать. Передавай.

– Мне кто-нибудь даст сказать?! – воскликнул Ник с отчаянием в голосе.

Он сам не ожидал, что его вдруг так прорвет.

Трое старших заговорили разом.

– Да кто ж тебе мешает, дорогой? – Миша.

– Совсем затюкали парня! – это Гоша.

– Тебе сейчас дадут в морду! – рявкнул Бо́рис.

И наступила тишина.

Машина стояла на светофоре у Белорусского вокзала. Рядом ждал автобус, и скучающие пассажиры вдруг оживились. Они заметили Саленко и теперь показывали на него друг другу пальцами.

– Ну, говори, чего молчишь! – бросил Саленко и отвернулся.

Увидел то ли своих поклонников, то ли потенциальных доносчиков – и помахал им. Пассажиры достали смартфоны, чтобы запечатлеть такую диковину, как самый разыскиваемый человек в России, но тут Миша резко увел машину направо под зеленую «стрелку».

– Я рассчитывал поснимать в городе ночью и утром… – обескураженно пробормотал Ник. – У нас вылет за час до начала коронации, мы будем уже в Праге, когда церемония кончится.

– Нет, – сказал Саленко. – Они могут включить эту штуку раньше. Я бы запустил ее в полночь, но Серебров поставит на четыре утра. И будет прав.

– Мыльный пузы-ырь… – протянул Миша.

– Заткнись! Ник, прости нас. Все на взводе, если ты помнишь это выражение. Тебе надо отдохнуть, мы тебя сейчас положим спать…

– Я спал в самолете. Можно мне походить по городу хотя бы днем? – взмолился Ник.

– А если тебе череп проломят? Кто уже чуть не допрыгался в аэропорту?! Думаешь, только я тут хочу врезать по твоей пиндосской морде?!

Ник инстинктивно сжался, настолько ощутимо Саленко ударил его своей невидимой злобой.

– Боря, ну ты вообще… – протянул Миша осуждающе.

– Что – вообще? У парня на лбу написано: made in USA. А он еще и сам нарывается! Догадались, блин, кого прислать. И я тоже хорош гусь, не подумал. Надо было звать Бурлюка, он такой густопсовый, по нему ничего не видно…

– Зато у Бурлюка акцентов сразу два – нью-йоркский и одесский. Его не по морде будут бить, а по акценту! Потом, как ты себе представляешь – Серебров, а напротив Бурлюк? Роман Валерьевич зайдет в кабинет – и его вынесут. Он умрет со смеху.

– Ну, не знаю… Конечно, они не очень монтируются…

– Какой ты деликатный. А я скажу прямо – это будет даже не порнография. Это провокация. Нет, для Америки сойдет, они ко всему привычные и не поймут, в чем проблема. Но если дорогие мои москвичи, отсмотрев минуту прямого эфира с Бурлюком, пойдут жечь американское посольство, я не удивлюсь. У нас еще остались люди, для которых эстетика – не пустой звук!

– Вот видишь, как в Москве все сложно! – сообщил Саленко, повернувшись к Нику. Тот машинально от него отодвинулся, вжавшись в угол. – Кругом эстеты драные, царей себе навыдумывали, техника у них на грани фантастики, а я двадцать лет во всем этом по уши, каждый день, круглые сутки! И вдруг меня – вышвырнули. Сказали – пошел вон, Боря, ты не оправдал доверия! И сейчас у меня нет второго человека, которого пустят к Сереброву. Только тебе можно, тебя ФСБ одобрила. Если они до вечера не передумают… Не могу я рисковать твоей головой. Последнее интервью!

– Я с ним пойду по городу, – пообещал Гоша.

Саленко задумался.

– Он не будет приставать к людям.

– А что он будет?..

– Иди и смотри, – непонятно для Ника объяснил Гоша. – Это самое лучшее. Он отлично снимает с движения, я видел. По-хорошему, его надо просто застримить. У него же есть персональный канал. И пусть все смотрят, как живет Москва. Они же не знают, как тут у нас. Они видят нарезку. Не видят жизни.

– Дайте мне холодного пива, – сказал Саленко устало. – И делайте что хотите.

– Снова узнаю Борю, – сказал Миша.

Глобал Индепендент Ньюс Нетворк полностью отвечала своему названию. По внутреннему устройству – старая добрая телекомпания со всеми атрибутами, вроде редакции и корреспондентских пунктов. Всегда на грани рентабельности, потому что реально независимая; и всегда лучшая, потому что пестовала еще один атрибут прошлого – собственную журналистскую школу. В GINN растили свой персонал. Бо́рис Саленко называл их метод «дрессировкой кошек»: редакция подсматривает за молодыми, замечает, к чему у них склонности, что у них получается хорошо, – и помогает развивать это. Недаром сам Бо́рис с первых дней работы в GINN делал глупости, упорствовал в заблуждениях, превратил их в фирменный стиль и стал звездой. Причем единственной в своем роде – подражать ему нет смысла, выйдет не более, чем пародия. И его пародировали но никогда не повторяли.