День коронации - [27]

Друзья и коллеги восприняли его фобию с пониманием, говоря себе и другим: «Боря все-таки не отсюда, трудно ему, пожалеем мужика». Они сами относились к монархии, даже самой конституционной и выборной, очень по-разному.

Потом объявили о строительстве «Щита», и фобия перешла в манию, а сам Саленко ушел в оппозицию.

Москва встретила его метаморфозу с равнодушием почти оскорбительным. Неофициально Бо́рису шепнули, что он такой тоже стране полезен, а то уж больно у нас все единогласно. Зато его чуть не выгнали из GINN, потому что с безоценочностью и объективностью в сюжетах московского корреспондента вдруг стало как-то плохо. Он с трудом взял себя в руки.

Начались личные проблемы: трудно общаться с людьми, которые в упор не видят, как их власть толкает страну к войне с цивилизованным миром.

Ну и людям трудно общаться с человеком, из которого вдруг посыпались обороты вроде «цивилизованный мир», чего за ним десять лет не замечали.

Кончилось все действительно плохо, но пока еще только для самого Саленко.

Может, завтра станет плохо сразу всем, но это – завтра.

А сейчас Ник украдкой поглядывал на Бо́риса и думал, как бы подловить момент, когда будет уместно спросить – почему он все еще здесь. Жена выставила его за дверь года два назад; сыновья, как Ник понял по некоторым обмолвкам, предпочитали гордиться папой на расстоянии – они и раньше-то видели своего звездного родителя не каждый день. Зачем Бо́рис так отчаянно цепляется за Москву, в которой он теперь чужой?

Наверное, это что-то очень личное.

До въезда в город осталось всего ничего, но поток уплотнился и сильно замедлился. За окном тянулись вереницей торговые центры, позади них жилые кварталы. Всюду сновал транспорт, ходили люди, и трудно было поверить, что завтра война.

«Хвост» держался в паре машин позади. Ник украдкой рассмотрел его. Примерно так он представлял себе автомобиль ФСБ, если бы не одно но. Это был вылитый автомобиль ФБР. Марка, цвет, модель, ну все. Издеваются они, что ли.

– Миш! – позвал Саленко, глядя в окно. – А у нас совсем ничего не осталось?

– Увы.

– Это потому что кто-то пожадничал.

– Это потому что кто-то слишком много пьет!

Саленко выразительно шмыгнул носом.

– Слушай, насчет Лены… – сказал Миша. – Прости. Кажется, это было лишнее.

– Да нормально. Я не обиделся, – буркнул Саленко. – Вы, конечно, старались. Вам бы только уязвить человека. Вы меня ненавидите за национальность – за то, что я американец! – но у вас руки коротки сладить со мной.

– Слава богу! Наконец-то что-то знакомое. Узнаю друга Борю. Друг Боря, ты когда собираешься инструктировать заморского гостя?

Саленко покосился на притихшего в своем углу Ника.

– А я не буду! – заявил он.

Спереди обернулся Гоша.

Миша тоже сделал такое движение, словно очень хочет посмотреть назад, но ограничился пристальным взглядом в зеркало.

Ник уже в который раз почувствовал себя мебелью.

Это было несколько унизительно, но Ник отдавал себе отчет – старался как минимум, – что ситуация непростая, люди непростые, и вообще все сложно. «Надо представить, что я в Сан-Эскобаре. Там со мной тоже не церемонились».

– И зачем тогда было это все? – недовольно спросил Миша.

– Я хотел. Честно. Но я, пока сюда ехал, много думал, и пока вас ждал на парковке, тоже думал, – сказал Саленко. – И понял одну вещь. Даже странно, как она раньше не пришла мне в голову. Ничего уже не исправить, ничего не изменить. Россия мчится, как красный бронепоезд, на полных парах в историю. И это интервью, если оно получится, будет документом эпохи. Возможно, последним интервью Сереброва. А может, последним интервью на Земле…

– Ты с похмелья бываешь положительно невыносим!

– Отстань, я потеряю мысль. Ник, пойми меня правильно. Это уже не наша игра и, по большому счету, даже не наше дело. GINN здесь только инструмент, а вернее, игрушка судьбы. Государь, мать его, император Роман Валерьевич Серебров тоже доигрался, но его роль – первого плана. И твоя задача – дать ему комфортно исполнить свою партию. Больше от тебя ничего не требуется. Думаю, уже готовы вопросы, и ты не упирайся, когда их увидишь. Можешь их редактировать, но не отказываться. Их надо отработать, а пока Серебров будет говорить, ты поймешь, чего не хватает, и придумаешь свои. Один-два, не больше. Не сочти за оскорбление, но Серебров в нашей профессии немного опытнее тебя и лучше знает, как готовить и вести интервью. Просто не мешай ему. Это лучший способ нам исполнить свой долг перед лицом неизбежного. Понял меня?

Ник оторопело кивнул. Уже в пятый или шестой раз. Ничего себе инструктаж. Какая-то эпитафия человечеству.

– Ох, и худо тебе, дружище… – протянул Миша.

– Вы просто не видите, – Саленко тяжело вздохнул. – Вы просто не видите, как все это выглядит со стороны.

– Да вроде неплохо.

– Только для вас. А с точки зрения нормального человека, к власти пришла хунта и творит беспредел. Ее пытались хотя бы призвать к порядку, ничего не получилось, а теперь она совсем обнаглела, и ее остановят силой.

Ник молча кивнул.

Миша и Гоша синхронно то ли хрюкнули, то ли фыркнули.

– Нет, ну есть и такое мнение, – согласился Миша. – Только ты про нормального человека – вычеркни, пожалуйста. Это мнение тех, кто заинтересован. Его навязали всем, кто зависит от заинтересованных. А вот нормальный – и, главное, внутренне свободный человек…