День и ночь, 2007 № 11–12 - [14]

Диву даешься, как мало нужно писателям, чтобы сдвинуть их к накрытым столам, за которыми уже сидели мастодонты советской литературы! За нашим столом поигрывал ложкой Павел Филиппович Нилин, автор прекрасных повестей, среди которых особенно любимы читателями «Ненависть» и «Испытательный срок». На пронзительные выкрики официантки он справедливо ответил:

— Вы зовете нас кушать, так это неправильно. Надо говорить: не кушать, а есть. Кушать говорят только детям.

В общем шуме официантка не услышала Нилина. Ей по фигу, что сказано правильно, а что нет. Но Павел Филиппович продолжал доставать жрицу борщей и пирожков с капустой:

— Вы слышите меня? Есть, а не кушать!

— Ничего не слышу! — в отчаянии завизжала официантка. Ей ни за что не перекричать наш легион, взволнованный предстоящим обедом и справедливым, но слишком резким замечанием, сделанным Нилиным. Впрочем, писатели знают, что он способен и не на такое. Павел Филиппович не дипломат, он скажет то, что думает, поэтому старались не связываться с ним, чтобы не испортить настроение себе и другим.

В это время в зале появился секретарь Союза писателей России Сергей Сартаков. Он здесь самый главный. Мягкий в обращении с людьми, Сартаков прошествовал на самую середину зала и попытался навести порядок. Но желаемая тишина наступила не сразу. Он приветно засмеялся, поглядывая по сторонам, а когда зал смолк, присутствующие на обеде услышали грубоватый голос Нилина:

— Сергей Венедиктович! Я знаю, на кого вы похожи!

Невысокий, круглый с явственно обозначившимся брюшком, Сартаков заискивающе смотрел на Нилина. Секретарь Союза знал, что от этого гуся можно ожидать всего, что угодно. И короткими шажками приблизился к Павлу Филипповичу, поигрывая глазками:

— На кого же я похож?

— На детородный член. У вас и головка в шерсти, и лысина.

Корректный, воспитанный Сартаков растерялся и не нашел ничего лучшего, чем мило улыбнуться обидчику. Затем направился к двери, а Нилин задиристо пустил ему вдогонку:

— Нет, я серьезно говорю, Сергей Венедиктович!

Неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы в дверях не появился окруженный пестрым бабьем Ошанин. Он с ходу обнял Сартакова и пригласил к себе за стол. А тут уж официантки и повара стали разносить по залу горячую уху.

— Зачем вы так, Павел Филиппович? — спросил я после некоторой паузы. Мне было откровенно жаль в общем-то хорошего человека. Ну, не крупный он писатель, не Достоевский и даже не Хемингуэй, но что-то пишет. Значит, это кому-то нужно.

— Как сказать! — оборвал Нилин мои альтруистские размышления. — Ведь идет игра по правилам, установленным самими чиновниками от литературы. Они, и только они, знают, что нужно и что не нужно для советского человека. Внешне такой милый да податливый, а внутри его сидит зверь. Вот такие, как твой и мой земляк Сартаков, и ведут нас в тупик. Так нужно ли нам жалеть их высокоблагородий? Подумай над тем, что слышишь.

Эти его слова прозвучали, как приговор всей нашей литературе. В советском государстве писателя ценят не по его таланту, а по тому, как высоко он стоит на построенной чиновниками иерархической лестнице. В оценках произведений существуют двойные и тройные стандарты. Вот и карабкается вверх всякая шушера. Пишутся лживые рецензии. Выдаются ордена и медали. Неусыпно трудится цензура. Идет процесс разрушения основ национальной культуры. Кому это нужно?

Нилин прочитал мои мысли и тут же заметил:

— На гениев претендуют только члены ЦК. Талантами называются их шестерки.

К нам стремительно подошел Лев Ошанин. Через массивные очки мгновенно оглядел зал и наклонился к Нилину:

— Ну, ты даешь, Павел Филиппович! Сартаков обиделся. Даже обедать не стал.

Трудно сказать, чего было больше в короткой речи поэта: жалости к литературному вождю или восхищения дерзкой выходкой Нилина. Да, у Ошанина налицо исключительная гибкость царедворца. Этот не полезет на рожон, его жизнь и творчество всегда в русле последних решений партии и правительства.

Подумал я так и спохватился. Тоже не всегда объективно сужу о людях. Да не плохой же он писатель, мой друг Лев Иванович. Разве можно сравнить его с большинством сегодняшних инженеров человеческих душ! Дворянин. Эстет до мозга костей. От него так и разит благородством. В нашей компании несколько пожилых интеллектуалок. Так кто заботится о них? Кто оказывает им необходимые знаки внимания? Только Ошанин.

Но ведь ухаживание за ними доставляет немалое удовольствие и самому кавалеру. Такой уж он от рождения дамский угодник. Как у него там?

Не березку, не осинку,

Не кедровую тайгу,

А девчонку — бирюсинку

Позабыть я не могу.

У Льва Ивановича губа не дура. Знал, с кем нужно иметь дело. И так почти в каждой его песне, аж завидно!

Между тем, Ошанин оставил Нилина в покое и подался к своему столу. Но тут же резко повернулся ко мне:

— Ты бы зашел попроведать Елену Борисовну.

Это он о прозаике и драматурге Елене Успенской, своей жене. Она уже второй день не выходила из своей каюты. Болезнь у неё — не дай бог никому: принимает наркотики. Разумеется, о недуге никто не говорил, но все про него знали.

Пишу я сейчас про дорогого Льва Ивановича. И как бы иду по пятам его интересной и в то же время не лучшей судьбы. Наше плавание по Енисею осталось далеко в прошлом. Несмотря на то, что он москвич, а я красноярец, после этого у нас было немало встреч. И всякий раз он удивлял меня своей новой лирической песней.