День длиною в 10 лет - [8]

Антиподом — полной противоположностью Васьки-карманника был Анатолий — тот самый угрюмый на вид, неразговорчивый мужик из «стального». Есть просто тип мужиков по жизни, которые уважают труд и не любят без работы сидеть. О нём мне стало известно, что была у Анатолия семья: жена и дети взрослые. Правда за все годы к нему никто ни разу не приезжал на свидания, но письма и посылки Анатолий получал из дома исправно. Знаете, случается такое в жизни, когда оказался не в то время, не в том месте и не в том состоянии… Срок у Анатолия был немалый, более десяти лет, и Анатолия вполне можно было счесть особо опасным для общества (по закону так оно и было), но за все годы, сколько я его знал, я ни разу не увидел от него мерзкого, подлого поступка по отношению к другим заключённым. Не было у него и подобострастия перед блатными, не было у него и лизоблюдства перед администрацией. Он не искал себе в промзоне «тёплых» мест, не пытался плести интриги в попытке заполучить для себя более выгодное положение. Он просто работал, работал честно, действительно по совести, не обращая внимания на кипящие вокруг него страсти. Должен сказать, несмотря на свою внешнюю угрюмость, необщительность, чёрствость, внутри Анатолий был внимательным, сопереживающим человеком, который тем или иным образом, протягивал руку помощи нуждающемуся и делал он это просто, без корысти, без выгоды.

Припомнилась мне одна работа в промзоне. Целое лето и до середины октября я просидел в бараке, не найдя подходящее место. Начался отопительный сезон, и начальник отряда стал подбирать людей для работы в котельной. Желающих было много, несмотря на то, что работа была очень тяжёлой и вредной. Всех привлекало в этой работе то, что рабочим котельной полагалось дополнительное питание, и оплата труда считалась относительно неплохой в колонии. Работа оказалась, действительно, очень тяжёлой и очень вредной.

Котлы, которые грели воду, оказались обыкновенными паровозными котлами, вмурованными в фундамент (с тех самых паровозов, которые показывают в фильмах о войне). Мы обслуживали семь котлов, которые топились не углём, а брёвнами и древесными опилками. Котлы «жрали» невероятно много, поэтому от заправки до заправки котлов мы занимались только тем, что таскали на себе брёвна и подносили опилки в огромных коробах. Самая неприятная работа была заправка котлов. Главной задачей было максимально быстро загрузить печи, чтобы избежать потери температуры. Мы торопились, бегали бегом, закидывали брёвна в огромную пасть прожорливой печи, носились по залу, таская тяжеленные короба. Частенько приходилось залазить внутрь котла и поправлять брёвна, если не удавалось их поставить правильно длиннющим железным багром. Что-то было в этих котлах не так, потому что при заправке, когда была открыта дверца печи, дым и копоть выходили не в трубу, а прямо к нам в зал. Просто невозможно передать ощущения, когда на расстоянии двух метров ты не видишь из-за облака дыма своего напарника, а слышишь только его надрывный кашель, когда при каждом вдохе твои лёгкие разрываются болью изнутри, когда от копоти и дыма твоё лицо заливают ручьи слёз и соплей вперемешку. Когда становилось совсем невмоготу, мы выбегали на улицу сделать несколько живительных вдохов свежего воздуха, чтобы секунду спустя вновь вернуться в удушающий зал — котлы нужно заправить как можно быстрее, чтобы не потерять драгоценную температуру. Немногие выдерживали испытание таким трудом, поэтому текучка кадров была сильная.

Но шли месяц за месяцем, практически без выходных, практически на положении раба. Холод и работа на пределе сил дружно подтачивали моё здоровье, мои нервы. Дополнительного питания — дополнительного куска чёрного хлеба и половину миски безвкусной баланды — мне явно не хватало, потому что моё лицо осунулось, а тело высохло. Ни молока, ни положенных спецжиров мы в то время не получали. Остаётся лишь гадать, куда уходили положенные нам продукты. Люди бежали с работы, за это их сажали в изолятор в наказание и в острастку другим, потому что на их место не спешили приходить работать другие.

Вспоминаю, как стояли страшные сорокаградусные морозы. Работать на улице было невозможно. Через 10—15 минут лицо мертвело и теряло чувствительность. Из-за выдыхаемого воздуха ресницы и брови покрывались белым инеем, а в носу росли сосульки. Периодически приходилось вынимать руки из рукавиц и засовывать пальцы в ноздри, чтобы растопить ледышки в носу.

Наша котельная отапливала не только колонию, но и прилегающий к ней посёлок, где жили семьи сотрудников администрации. Из-за морозов полопались трубы и часть зданий посёлка разморозило. После того как в посёлке полопались трубы, их начали свозить в нашу котельную на ремонт. Привозили и лопнувшие чугунные батареи. Однажды полные сани, нагруженные этими самыми лопнувшими батареями, приволокла к котельной Манька. Сани были тяжёлыми. Возница сказал, что ему пришлось на горке соскакивать и подталкивать сани (через транспортерную ленту поверху проложен мост). Часть нашей бригады стала разгружать батареи. А я вместе с другой частью бригады грузил берёзовые «баланы» (брёвна) на вагонетку (потом её везут в цех и разгружают у котлов). Переводя дыхание, я иногда распрямлялся и смотрел на лошадь. Она стояла, потряхивала головой, косила на людей. От неё шёл густой пар.