День был - [3]

Ирина Антоновна весь день провела на даче и устало ждала автобус. Присесть на остановке было негде: ни скамейки, ни пенька. От долгого ожидания она чувствовала себя не просто усталой, но больной, и в ней медленно поднималось раздражение и против всей этой неразберихи, и в жизни и в природе, когда в начале июня вдруг стоит июльская жара, и транспорт работает из рук вон, и... а! плохо было все!

На даче картина жалкая: земля трескалась от жары, зелень вялая, поникшая, а как ухаживаешь за ней, поливаешь через день. Мошка осатанела, нападает роем, как перед дождем, а где он, дождь? Второй месяц ни капли, и сегодня на небе ни облачка. А сейчас в автобусе и вовсе угоришь от духоты и бензина. И в таком состоянии работать всю ночь, когда тут впору самой идти на больничный. А муж и у Ирины Антоновны слезы выступили от обиды: то у него планерка, то аврал, то завал, на личной машине оборудование для отдела привозит, а жена...

Так, в грустных своих мыслях, Ирина Антоновна прождала около часа автобус, потом минут сорок тряслась в нем, стиснутая со всех сторон чужими телами, физически ощущая их нечистоту, и чувствуя дурноту от жуткой смеси гари, бензина, пота...

Едва живая, добралась она до дома; побросав сумки в коридоре, скорей встала под душ, и долго мылась, пока не смогла вернуть себе ощущение свежести.

После суматошного дня пришла бестолковая ночь. Вызовы шли один за другим: и астматики, и сердечники - все реагировали на жару, и - еще и овощи толком не начались - косяком шли пищевые отравления. Утомительней всего были визиты к одиноким старикам и старухам, что маялись хроническими недугами, старостью и страхом ночи. Тем хотелось поговорить, пожаловаться... А тут стакан воды выпить некогда.

К трем ночи стало спокойнее, и пока две бригады были на выезде, две могли немного отдохнуть.

Кушетка была занята, и Ирина Антоновна устроилась в кресле: скинула туфли, вытянула отекшие ноги. Сквозь кисею форточки слабо дул приятный ветерок. В другом углу урчал чайник. Сейчас чайку... У стола Степановна, кажется, весь свой век тут проработала санитаркой, все вяжет носки для внуков, в такую-то жару! не верится, что зима вновь будет... Молоденькая сестричка Сашенька что-то ей шепчет доверительно... Ирина Антоновна улыбнулась сквозь дрему: хорошо... спокойно...

Позвякивал, кружась, фонтанчик, и струйки, причудливо извиваясь, ткали вокруг себя водяную паутину, и радуга плыла над белым тазом с алой клубникой и отражалась в каждой капельке росы на крупных ягодах, а вокруг зеленела сочная трава, и на ней росли ослепительно чистые банки и наполнялись вареньем, помидорами, салатами, компотом... и голос Степановны: "Проснись, милая, на вызов тебе".

По обшарпанной лестнице пятиэтажного дома, стараясь не прикасаться ни к грязным стенам, ни к облезлым перилам, Ирина Антоновна поднялась наверх к просто крашеной, не оббитой дерматином двери.

У ребенка болел живот.

- Что он ел? - спросила Ирина Антоновна, глядя на белки мальчика. Никаких изменений она не замечала, и ребенок в чистенькой глаженой, но застиранной пижамке спокойно сидел в маленькой деревянной кроватке, которую пора б уже было сменить на диванчик, не хныкал, не елозил. - Он раньше жаловался на живот?

- Да, - отозвалась мать ребенка. Она, вся взъерошенная, стояла рядом с трагическим выражением на лице. Ирина Антоновна невольно поморщилась: такая заполошенная на любого крепыша болезнь нагонит. - У него холецистит был в прошлом году. - И добавила поспешно, пытаясь заглянуть Ирине Антоновне в глаза, - но тогда у него болело совсем не так. И мы долго лечили... У него нет больше приступов.

- Холецистит не проходит, - раздумчиво сказала Ирина Антоновна и мельком оглядела комнату. Нищета ужасная: ни ковра, ни паласа - голые стены (даже без колера, обычная штукатурка), жалкий эстампик, самодельный коврик у детской кроватки; старый диван куплен, конечно, за гроши в комиссионке, и неизвестно, кто на нем спал; самодельный стеллаж из нетесаных досок до самого потолка, но ни одной добротной книги, все какое-то старье потрепанное да журналы, видимо, по специальности, а у ребенка больная печень, ему диета нужна, ему необходимы продукты качественные, свежие, с рынка. И Ирина Антоновна сказала с легким вздохом:

- Дайте ему болеутоляющее. Есть у вас что-нибудь в доме?

- Но у него не так раньше было. Он на боли не жаловался. Слабость... температура, - мать искала слова, словно ей хотелось, чтобы у ее особенного ребенка и болезни были особые.

Ирина Антоновна решительно шагнула к дверям: под утро идет поток вызовов, люди умирают, а она теряет время почти что на ложный вызов. Конечно, у этой мамы в жизни нет ничего, кроме ребенка, но чем кудахтать над ним, как курица, лучше бы думала о нем, хотя думать надо было раньше: устроить свою жизнь, обеспечить минимальный достаток - а ребенка родить никогда не поздно. Зачем плодить нищету и хроников? Это сегодня ему еда нужна да новые колготки, а подрастет? Потребует магнитофон, мопед, компьютер... - Ирина Антоновна вновь вздохнула, но на этот раз о своем... Сделала решительное движение вперед, стараясь как бы подвинуть с дороги женщину, упорно стоявшую у нее на пути. Та не стронулась, напротив, вся потянулась к Ирине Антоновне, спросила, как заученное: