Демьяновские жители - [40]

— Хорош камень! Как же, тебе вера, — Назаркин с жалким достоинством распрямил спину.

Быков с минуту обдумывал, стоял посередине кабинета, затем подошел к столу и позвонил прокурору.

— Сегодня был позорный факт мордобития в отделении милиции. Выясни и накажи виновных по закону, невзирая на должность. Били старика Назаркина, которому нужна поддержка и помощь.

Нифедов с изумленно поднятыми бровями хотел что-то сказать, но промолчал.

Плотно ступая на носок, недоверчиво оглядывая находившихся в кабинете, вошел Митрохин. Это был человек лет около сорока пяти, чуть выше среднего роста, поджарый и быстрый на ногу и с тем выражением на незначительном лице, какое бывает у людей, хорошо знающих хитрости продвижения по службе.

— Человек вернулся из леса к жизни. Надо помочь, Дмитрий Севастьянович, — сразу же сказал Быков Митрохину.

— Я слышал про него. Речь, понятно, идет о жилье?

Быков кивнул головой.

— Ты же знаешь, какая стоит очередь, — возразил Митрохин.

— Все знаю. Все равно надо помочь человеку. Он воротился к теплу. Дом по Селезновскому, кажется, отремонтировали?

— Да, кончили.

— Значит, там и выделить ему комнату, — как окончательно решенное, сказал Быков. — Так будет справедливо.

— Комната обещана заведующей пивного бара Лисовской, — напомнил Митрохин.

— Ничего, потерпит. Геройства она в баре пока не совершила, а даровые сумки вечерами оттуда таскает. Вопрос решен. Поезжай, Дмитрий Севастьянович, сейчас туда вместе с ним и осмотри, как там и что. Вечером мне доложишь. Еще вот что, — обратился Быков к Назаркину, — мне тут Тишков твои золотые руки расхваливал, что ты когда-то был мастером по столярному делу. Мы возрождаем это утраченное богатство. Большая просьба к тебе, отец: послужи, если, понятно, есть желание. Знаю, что ты не молоденький, но знаю, что тебе будет еще хуже без дела в одиночестве. Так мне кажется. Что ты скажешь?

Назаркин хотел что-то ответить, но не смог этого сделать, сморщился и, не в силах побороть слабости, заплакал, размазывая темными, корявыми пальцами слезы на обросших щеках.

— Я верю в возрождение твое! Верую, верую! — повторил Быков, крепко пожимая на прощание руку Назаркину и ободряя его взглядом. — Ты ведь, как мне кажется, вернулся из леса не со злом? — спросил проницательно Быков.

— Верно. Не со злом. Воротился к людям.

— Знаю, что тебе было это нелегко сделать, но, преодолев себя, ты оказался среди людей. Вернуться из отчуждения никому и никогда не поздно, ибо — горе отъединенному, пусть даже и гордому!

— То сущая правда, — подтвердил Назаркин.

— Будь счастлив, человек! — сказал на прощание Быков, крепко пожав его заскорузлую холодную руку, как бы согревая ее своей.

— Что это вы ко мне с таким доверием?

— А разве тут есть что-то особенное?

— Ну как же не особое? Даром, известно, и чирий не сядет. Что я вам?

— Но ты ведь из леса шел с надеждой увидеть доброе, а не злое?

— Признаться… такую надежду имел.

Через три дня, после совещания, Быков спросил Митрохина про жилье воротившемуся из леса старику. Несмотря на то что Митрохин знал о въедливости и памятливости Быкова к мелочам жизни, он был все же удивлен, что в горячке забот он не забыл столь мизерного, с его точки зрения, факта.

— Кажется, дали, — ответил Митрохин, стараясь увильнуть от разговора, ибо, отдавая три дня назад такое распоряжение, он прибавил, чтобы особенно не торопились с исполнением.

— Кажется? — переспросил Быков.

— Уточню.

— Телефон под рукой. Уточни сейчас.

— Колосова может не быть на месте.

— А вдруг?

Самолюбиво надув губы, Митрохин позвонил, на другом конце провода взял трубку Колосов.

— Ты чего тянешь с комнатой старику Назаркину? — накинулся он на Колосова, не давая тому возможности напомнить о его же, Митрохина, распоряжении не торопиться. — Привыкли к бюрократии? Заелись там!

Быков исподлобья, пристально наблюдал за игрой Митрохина.

— А ты ведь и артистом мог бы стать! — сказал, непонятно усмехнувшись. — Есть данные.

— В каком смысле понимать твою реплику, Владимир Федорович?

Быков, не отвечая ему, позвонил заведующему коммунальным хозяйством.

— Здравствуй, товарищ Пинчук. Тебе не стыдно? А если все же подумать отчего? Не стыдно и не страшно покойно засыпать после трудов, при этом зная, что мать-родительница, на которую вы с женой получили жилплощадь, бедствует и таскается по чужим углам? Не страшно тебе, Пинчук? Подумай о совести и к концу недели доложишь мне, что же надумал.

Митрохин думал: «И зачем ему нужно во все лезть? Быковы хотят перестроить мир на началах добродеяния. Как они не понимают, что этого-то и не требуется. Обольщаются утопией. Мир как стоял на своем фундаменте, так вечно и будет стоять. Добро — это то, что хочу я. Его можно по-всякому толковать. Туманное оно, это добро, неосязаемое».

VI

Демьяновские жители, близко или отдаленно знавшие Тишкову Наталью, были убеждены, что она доживет свою жизнь бобылкой. Даже мать склонялась к этому мнению. Только один Иван Иванович не утверждал так. Он лучше других знал свою дочь и считал, что соединиться с кем-то она могла только по любви; если же такого не случится, то худо ли, хорошо ли, будут или нет судить ее, но она останется одна. И он не ошибался, так думала и сама Наталья. Пересуды, как горох от стены, отскакивали от нее: она не обращала на них никакого внимания. Наталья знала, что ее считали гордячкой. Но дурные языки есть повсюду, и Наталья не находила нужным кого-то убеждать, что если она не отвергала мужчин, то не из чувства гордости, а потому, что не мыслила строить семейную жизнь по расчету. Наталья по-прежнему гордо носила голову, но внутренне, в душе, как и всякая женщина, тяготилась без-детством.