Демон абсолюта - [62]

Но этот локальный конфликт ни в коей мере не отражал отношений между Англией и Францией. Если армия Египта была против Франции, Лондон не был. Война и тайная дипломатия привели Англию к принятию противоречивых соглашений. Соглашений, которые она собиралась выполнять, изменяя их, по соглашению со своими партнерами. Если Клемансо был намерен совещаться с Ллойд-Джорджем, то Ллойд-Джордж был намерен сотрудничать с Францией, никоим образом не разделяя настроений египетской армии.

Лоуренс это знал. Он знал также и то, что многие английские политики благоволят к арабскому движению, одни из сочувствия, другие — из национальных интересов. От столкновений в Сирии, которые не были для него неприятны, он не ждал ничего. Именно конференция определила бы судьбу арабского государства. Именно в Лондоне, а потом в Париже, эмир должен был защищать Сирию; если он сам был для Франции лишь военачальником, то его отец был королем Хиджаза; Лоуренсу удалось сделать так, чтобы Фейсал был приглашен английским правительством[452], а потом он предложил пропустить его на конференцию как представителя Хиджаза.[453]

* * *

В тот момент, когда Фейсал высадился, его популярность среди мусульман Сирии, Палестины и Ливана была всеобщей. Почти все вожди тайных обществ были мусульманами; число назначенных улемов[454] собирались утроить; обесценившийся турецкий фунт был заменен египетским фунтом, акции, припрятанные во время войны, вновь появились, их тотчас же расхватала оккупационная армия — сто тысяч покупателей. Война обогатила кочевников, отделенных от городов с давних лет: они заполонили базары. Удаление турок и их агентов из органов управления и из армии вызвало всеобщий карьерный рост. Наконец, Фейсал уехал для того, чтобы защищать сирийское единство, которого мусульманский Левант ждал с таким же нетерпением, что и независимости.

Его путешествие было символичным. Эмира принял в Бейруте[455] генерал, который командовал английскими войсками; французский генерал собирался пригласить его, но гражданские власти, которым король Хуссейн не объявил о приезде эмира, воздержались в отсутствие верховного комиссара от каких-либо шагов. Мусульмане приветствовали Фейсала, христиане закрывали двери перед ним. В Марселе инструкции, данные вышестоящим офицерам, которым было поручено принять эмира, приказывали относиться к нему как «к личности высокого ранга, командующему армией, но не признавать в нем никакой дипломатической особы». К Лоуренсу, который его ожидал, следовало относиться как к другу, если он появится в английской форме; и игнорировать, если он наденет арабский костюм. Он надел арабский костюм — что тоже было символично.[456] Он уехал, чтобы ждать Фейсала в Дувре.[457] В Париже эмира принял президент Республики[458]; но арабский вопрос не поднимался. Франция еще больше, чем король Хуссейн, хотела убрать его; французская миссия Хиджаза сообщала о путешествии его сына в таком духе, что король вполне мог бы лишить его полномочий…[459]

Фейсал, по прибытии в Лондон 10 декабря, был принят королем; Лоуренс был его переводчиком. Он был в арабской одежде.

— Считает ли приличным полковник Лоуренс, — сказал один из высоких чиновников, который собирался проводить эмира к королю, — что подданный Короны, офицер британской армии предстает перед своим сувереном в иностранной военной форме?

— Когда судьба заставляет человека служить двум господам, приличнее будет доставить неудовольствие тому, кто могущественнее.[460]

Встреча не принесла Фейсалу ничего, кроме уверенности в симпатии короля. Встречи с политическими лицами Англии, которые устроил Лоуренс, если и дали ему уверенность в их поддержке, тревожили его… Он не переставал надеяться на то, что соглашение Сайкса-Пико не было в точности таким, какое опубликовали турки вслед за большевиками; и на то, что конференция сочтет его недействительным. Когда он прибыл в Лондон[461], то говорил лишь о его параграфах. В целом он ощущал, что почти не знает английского и французского[462], и, главным образом, не разбирается в европейской дипломатической игре. Этот город, самый крупный в том мире, где он оказался впервые, этот Запад, открытый ему после четырех лет сражений и одиночества, все же не так беспокоил его, как его собеседники, которые не уставали провозглашать свободу мира, и каждый из которых добивался от него отказа от какой-нибудь из арабских территорий. Он прибыл во Францию, имея за плечами декларацию от 7 ноября, и узнал, что Франция хочет занять Ливан и контролировать Сирию; он прибыл в Англию, имея за плечами тайный союз и два публичных совещания, и узнал, что Англия претендует на Месопотамию и на Палестину. Достаточно проницательный, чтобы понять, что вильсонизм — не обман, но лишь одна из действующих сил, он напрасно искал возможности его использовать. Прежде всего он хотел спасти Дамаск и не мог на это надеяться без помощи Англии; но как он мог противостоять английским аппетитам, относящимся к Палестине? Все англичане, с кем он был единственно связан в Европе, — Лоуренс первый, — советовали ему уступить; но если бы он уступил, отец сразу же лишил бы его полномочий. В телеграммах, получаемых из Мекки, Хуссейн отвечал ему приказом добиться безоговорочного исполнения полученных обещаний. Эмиру было известно, насколько эти обещания были вытянуты его отцом, не только по поводу восстания в Хиджазе, но и по поводу привлечения арабского движения на сторону союзников: он сам опасался алчности союзных держав еще больше, чем турецкого владычества, с того дня, когда эти соглашения были приняты. Но как он мог появиться на конференции после формального лишения полномочий?