Демон абсолюта - [42]

Египетскую армию в этом случае атаковали бы с фланга двадцать пять тысяч человек, располагающих артиллерией двух армейских корпусов. Штаб ожидал, что арабы возьмут Медину или разобьют армию Фахри, когда она выступит.

Взять Медину штурмом — об этом нечего было и мечтать. Фахри хорошо укрепил ее, и турки в траншеях были среди первых солдат в мире. Атаковать армию, когда она выступит, напротив, было заманчиво. Фахри, боевых верблюдов которого забивали, получил инструкции грузить пушки, боеприпасы и багаж на поезда и укомплектовать их командным составом; его выступление следовало бы по линии железной дороги через горы, где его могли бы встретить максимальные силы арабской пехоты: она была не больше той, какой была, когда Фахри выгнал Фейсала из Субха.

Из Эль-Уэджа вышли четыре колонны, направленные, чтобы установить четыре базы впереди, все рядом с железной дорогой; Фейсал отправился с основной частью арабских сил на самое благоприятное место.

Но атаку на Медину или ее блокаду следовало предпринять сначала войсками Абдуллы, самыми близкими к городу, которые Фахри встретил бы, только начав свое выступление. Лоуренс выехал в Аис.[302]

Когда Лоуренс вернулся в Эль-Уэдж[303], Ньюкомба не было, он должен был заменить его у Абдуллы с несколькими пушками и всеми пулеметами, а также подготовить атаку самой северной крепости на железной дороге, до которой мог добраться. Если бы крепость была взята, а пути перерезаны, Фейсал с помощью Джойса продвигался бы на юг, как и было условлено, и занял бы железную дорогу до соединения с армией Абдуллы. Подкрепления собирались направить из Египта через Эль-Уэдж.

Это был именно тот план, который предлагал Лоуренс. И против которого он теперь возражал: 1) потому, что арабы оказались бы слишком слабыми против малейшей укрепленной позиции; 2) что они не взяли бы Медину в любом случае; 3) что занять железную дорогу — значило бы вовлечь себя в бой против армии Фахри, и этот бой был бы проигран: арабы могли ослабить турецкую армию в походе, при условии, что сохранили бы свою мобильность, сражаясь исключительно в дефиле, «ударяя, но не продолжая»; но они не победили бы в правильном сражении; 4) что от подкреплений из Египта, от которых не страдал бы в боях Фахри, слишком страдали бы арабы, потому что, убежденные, что им больше нечего делать, они с легким сердцем забросили бы всю работу.

Он говорил, что можно было сделать кое-что получше.

Осаждаемый дизентерией, он много раз уходил во время дороги, виделся с Абдуллой совсем недолгое время, когда наконец добрался до его лагеря, а затем свалился в палатке на десять дней. Этого времени было еще достаточно, чтобы Абдулла провозгласил, что он никогда не станет обстреливать священный город (что со стороны сына великого шерифа не было нелепостью) и тем самым показал как свою слабость, так и слабость своей армии.

До этих пор Лоуренс постоянно был вынужден действовать. Простертый в этой палатке, кишевшей паразитами, где через каждую дыру проникало солнце и залетали мухи, он в первый раз, когда наконец ему удавалось отвлечься от лихорадки, противопоставил действиям, которые вел до сих пор, военные теории. Проблема, которую ставила Медина, была слишком настоятельной, чтобы откладывать размышления о ней.

В начале восстания арабы взяли Мекку и Таиф. Эти две победы были последствием не сражений, а захвата врасплох.

Потом при каждой схватке арабов разбивали, начиная от их атаки под Мединой, как и в горах Субх, как и в Нехль.

С того часа, как Лоуренс увидел, что его первые предложения приняты, до Эль-Уэджа, не произошло ни одного настоящего сражения. Однако турки не атаковали ни Йенбо, ни Рабег, они отказались от своего похода на Мекку, были заперты в Медине или прилипли к Хиджазской железной дороге. Все это происходило так, как будто всякое сражение в Аравии было бесполезным.

Если бы арабы атаковали Медину, они были бы снова разбиты; если бы они попытались преградить железную дорогу на фронт, они были бы опять разбиты; но если бы, оставаясь недосягаемыми, они каждый день атаковали бы плохо защищенные места среди девятисот километров рельсов, турецкое выступление просто не могло бы произойти: ведь Фахри не мог пойти на риск, чтобы его армия была блокирована в пустыне.

Главной целью арабов становилась материальная база противника. «Мертвого турка легче заменить, чем локомотив». Мюррей тяжело продвигался через Синай, следовал километр за километром вдоль своей железной дороги, трубопровода, новых дорог. Пародируя Тацита: «Они превращают страну в пустыню и называют это миром»[304], Уэйвелл говорил о египетской армии: «Они превращают пустыню в фабрику и называют это войной»[305]. Но эта фабрика навязывала индустрию и туркам: а Лоуренс считал, что лучше зарыть ее песками. Если бы он заботился не о том, чтобы развязать бой, но о том, чтобы взрывать мосты и поезда, парализовать армию Фахри, а затем армию Палестины, техническое превосходство переходило к арабам: Египет поставлял им больше мин, чем было локомотивов у турок. Важный элемент во всякой внезапной атаке — они могли иметь превосходство в вооружении. Пятьсот отборных арабов с автоматами были сильнее, чем пятьсот турок с ружьями, даже если бы у тех были пулеметы и несколько пушек. С такими легкими отрядами, которые ударяют и скрываются в пустыню, недосягаемые, можно было каждую неделю атаковать множество вражеских постов, с верной победой и малой кровью.