Демон абсолюта - [30]

Он тотчас же стал добиваться позволения отправиться на инспекцию войск, собранных его братом «для священной войны и атаки на Суэцкий канал». «Было бы хорошо, — говорил он, — чтобы эти войска прибыли в Дамаск под командованием одного из сыновей великого шерифа. Например, Али, старшего…» Джемаль приказал ему самому принять командование — чего и добивался эмир[222]. Но — чего он не добивался — Джемаль сообщил ему, что Энвер собирается сам инспектировать это войско, и что они оба будут сопровождать Фейсала в Медину.

И вот генералиссимус Энвер, вешатель Джемаль, шериф и его сыновья обмениваются клятвами и почетными ритуалами. Затем все выходят, чтобы посмотреть на воинов священной войны.[223]

Они смотрят, как на пыльной равнине за стенами города разворачиваются войска: всадники на верблюдах, разыгрывая бой, нападают со всех сторон; кавалеристы шпорят своих коней, мечут копья, по обычаю незапамятных времен. «И все они — добровольцы священной войны?» — наконец спросил Энвер Фейсала. «Да», — сказал Фейсал. «И полны решимости сражаться насмерть против неверных?» «Да», — снова сказал Фейсал. В этот момент арабские вожди подошли, чтобы их представили. Шериф Модига, отведя Фейсала в сторону, прошептал: «Господин, убить ли их сейчас?» «Нет, — ответил Фейсал, — они наши гости».[224]

Шейхи возражали: два удара, и закончена война… Фейсал должен был оставаться среди них, вне слышимости, но в полной видимости, и защищать жизнь турецких тиранов, которые отправили на виселицу его лучших друзей[225].

В Медине стояли двенадцать турецких батальонов…

Наконец Джемаль и Энвер вернулись в Дамаск, но не отпустили Фейсала. Их недоверие все больше нарастало, но их отношения с семейством шерифа были характерными для старого Востока: они не доверяли Хуссейну так же, как и другим крупным чиновникам, но не больше; именно они направили его в Мекку, и они верили, что могут еще вести переговоры: шерифу всегда нужны были деньги. Война, на их взгляд, обездвиживала его: подняться против них сейчас значило войти в общее дело с неверными; сирийские националисты, быть может, на это и осмелились бы, но не шериф Мекки. И зачем ему было бы объединяться с союзниками, когда они были разбиты на большей части Востока?

Джемаль повесил еще несколько сирийских вождей; и Фейсал, еще раз вызванный им, в изумлении увидел в его руках телеграмму своего отца, который просил амнистии для заключенных националистов — и независимости Хиджаза как наследственного эмирата под его управлением[226].

После долгих колебаний Джемаль направил Фейсала в Медину. Чтобы пролить свет на это дело? Потому ли, что он считал все это лишь очередной куплей-продажей, и предпочитал — как и Хуссейн — вести переговоры через эмира? Или надеялся, что шериф посоветует отцу смириться, как бывало обычно? Или не хотел, удерживая его, обеспечить предлог для восстания в тот момент, когда арабские войска снова были объединены? Или, напротив, потому что предпочитал, как утверждал в своих мемуарах[227], вооруженное восстание, с которым собирался уверенно справиться, невыносимому недоверию, которое вызывала в нем игра великого шерифа? Несколькими неделями раньше немецкая миссия прибыла в Хиджаз. Джемаль срочно направил в Медину три батальона подкрепления под командованием Фахри-паши[228] — рубаки, в равной степени жестокого и энергичного, проверенного в «усмирении» Армении и в боях у Дарданелл. И взял в заложники телохранителей эмира.

Лоуренс собирался отправиться в Каир[229].

Через несколько дней Фахри телеграфировал[230]: «Бедуины покинули город под командованием сыновей великого шерифа. Вышлите подкрепление». Заложники бежали к руалла в Сирийскую пустыню.

5 июня Фейсал атаковал Медину. В этот день умер Китченер…

Бедуины не знали артиллерии: турецкая их устрашала. Напрасно Фейсал и его брат Али, сопровождаемые несколькими кавалеристами, которые сражались когда-то против союзников или против балканцев, атаковали под обстрелом. Одно из самых сильных племен предложило туркам, что они подчинятся, если их деревни не тронут. Фахри во время переговоров с ними поджег пригород Медины и сжег все, что оставалось там живого[231].

Переговоры оборвались, часть населения Медины была изгнана, Фейсал атаковал снова. Снова безуспешно. В тот же день его отец атаковал турецкие войска в Мекке, овладев городом в первом же бою. Турки укреплялись в фортах, стоявших на холмах, которые там возвышались, и в отдаленных казармах. Их комендант позвонил Хуссейну: «Говорят, что арабы восстали, заявляя о своей полной независимости. Сделайте с этим все, что сможете». «Мне также говорят, что они хотят независимости. Считайте, что я сделаю ради этого все, что смогу».[232] Турки обстреляли священную мечеть, убивая там молящихся правоверных; единство арабов было обретено, единство ислама — утеряно.[233]

Шериф Мекки перед мусульманским миром объявил турецкое правительство неверным. В насмешку над священной войной, которую вел халиф Стамбула, имея на своей стороне христианских союзников из Германии, ей была противопоставлена священная война, которую вел великий шериф вместе со своими христианскими союзниками из Англии. Не зная отныне, на какой стороне Бог, одни мусульмане теперь служили родине, другие — сильнейшей стороне.