Демон абсолюта - [24]

«Высокородному господину, Отпрыску Благородных, Венцу Величия, Пальме дерева Ислама и всемогущего племени корейшитов; возвышенному, могущественному и прославленному Господину, Сыну властелинов и шерифов, почитаемых и почтенных, Его Превосходительству Шерифу Хуссейну, Повелителю мужей, Эмиру Мекки, святого города, к которому поворачиваются при молитве, посещаемого Правоверными, благословение которого падает на всех людей…»[178]

Хуссейн был изумлен, уязвлен и удручен. 9 сентября он ответил верховному комиссару и просил его — вежливо — пренебречь пустыми титулами, но не пренебрегать границами. Они требовались не только для него, но и для тех, кто был на его стороне, и согласие зависело только от их принятия или непринятия.

Когда Индия отказалась от предложения направить советников к султану Ассирии, почти все арабские дивизии были расквартированы в Сирии или Месопотамии. Высадка союзников на сирийском берегу немедленно оказалась бы, по одному приказу «Ахад», опорой для всех арабов, служивших в турецкой армии, и арабским странам были бы переданы инструкции «Фетах» относительно войск, высаженных в дружественной стране[179]. Но переговоры между великим шерифом и сэром Генри Мак-Магоном продолжались [шесть?] месяцев; Джемаль, если еще не знал имен заговорщиков и функционирования их организаций, уже догадался об их существовании — с большей точностью, чем службы в Каире, ведь заговор угрожал ему. В марте он начал вешать подозреваемых; в июне 25-я дивизия, расквартированная в Дамаске, полностью арабская и в руках «Фетах», дивизия, которая поднялась бы первой, если бы было достигнуто определенное соглашение между верховным комиссаром и великим шерифом, была направлена в Галлиполи; а затем арабские подразделения в Сирии заменялись турецкими всякий раз, когда Джемаль мог это сделать. В августе, в то самое время, когда сэр Генри Мак-Магон считал преждевременным установление границ, на главной площади Дамаска были установлены одиннадцать виселиц; приговоренные кричали под виселицами о своей вере в свободу арабов; среди них был один из основателей «Фетах», Михмисани (арестованный по другому обвинению). После долгих пыток он умер, ничего не разгласив.

«Незваные» изо всех сил старались поторопить переговоры. Напрасно: они приобрели политический характер, и верховный комиссар, хотя тоже старался их поторопить, подчинялся волоките Министерства иностранных дел. Тогда вмешалась одна из тех личностей, иногда ожесточенных, иногда решительных, иногда то и другое сразу, которые собираются брать судьбу приступом, и не раз добиваются успеха в ходе истории.

Капитан Фаруки был одним из иранских офицеров, направленных в Галлиполи со своей дивизией. Он перешел линию фронта, добрался до англичан и просил, чтобы его допрашивал офицер разведки, с целью дальнейшего его направления в штаб Интеллидженс Сервис в Каире. У него была информация первостепенной важности, которую следовало передать от имени тайного военного общества, объединявшего большую часть иракских офицеров.

Это был «Ахад». Но общество вовсе его не посылало. Счел ли он после повешений, что какое-то недоразумение разделяет арабов и союзников, и что частная инициатива его развеет? Было ли его недоверие к европейцам меньшим, чем к управляющим комитетам? Хотел ли он прежде всего сыграть в этом собственную роль? Он ее сыграл. «Ахад» не уполномочивал его, но он хорошо знал это общество. Более отважный и более неосторожный, чем все, кто встречался англичанам до сих пор, лучше информированный, чем Абдулла, он передал имена и шифры. Долгие допросы, которым он подчинялся со всей душой, вывели на свет, что «Ахад» куда более распространен, чем представляли себе самые оптимистичные из «Незваных». И он заставил их понять или предположить, насколько эти общества (Фаруки знал «Фетах» меньше, чем «Ахад», но лучше, чем то и другое знали в Каире) были связаны с великим шерифом; какой могла быть его роль; и что он ни в коей мере не собирается торговаться, он собирается добиться соглашения, которое позволяло бы ему действовать в Сирии.

Как всякого значительного пленного, его допрашивали «Незваные». Те сразу поняли, какую помощь он оказал арабскому делу, и придали ему решающую ценность в глазах верховного комиссара. Фаруки принес доказательства того, что они твердили уже шесть месяцев, он показывал, что арабское восстание — еще более неотложное дело, чем они считали…

Тогда верховный комиссар ответил и обратился к великому шерифу[180], упомянув об условиях, поставленных в первом письме, своему правительству, оно приняло их со следующими оговорками: побережье Леванта, от Мерсина до Сен-Жан-д’Акра, которое не могло считаться чисто арабским, было исключено из предполагаемого разграничения — арабы считали, что Англия и их советники будут английскими — «специальные административные соглашения» следовало заключить по поводу вилайетов Багдад и Басра. Достигнув соглашения по этим пунктам, в регионах, где Великобритания была свободна действовать, но не во вред интересам ее союзника — Франции, она «была готова признать и поддержать независимость арабов всех регионов в границах, предлагаемых шерифом Мекки».