Демон абсолюта - [146]
«Некая миссис [имя пропущено] не переставала мне писать, называя меня Джимом и умоляя вернуться к ней, и тогда она все мне простит. На первое письмо я ответил ей, что не был ее Джимом и что не отличу ее от Евы: но она продолжала мне писать около двух раз в неделю, из места под названием [пропущено].
Наконец, после двух лет всего этого, я написал вашему начальнику полиции и попросил оказать мне услугу — послать одного из своих подчиненных и попросить у этой женщины, чтобы она прекратила меня беспокоить. Я просил его сделать это мягко, потому что, по-моему, бедная женщина лишилась рассудка.
Он ответил письмом (даже без пометки «конфиденциально»), адресованным моему начальнику корпуса, ВВС, Бридлингтон, и в котором говорилось, что миссис [имя пропущено] была допрошена, что ей пятьдесят три года, она эксцентрична, вдова, у нее два взрослых сына: что она прожила со мной всю войну, когда я служил в противовоздушной батарее в Бирмингеме — и что она вовсе не собирается прекращать писать мне письма.
Я послал ему резкий ответ, что я писал ему лично, и что он не имеет права связываться с предполагаемым начальником моего корпуса. Что в крупном гарнизоне его действия спровоцировали бы много слухов, очень неприятных для меня: но, к счастью, начальника корпуса в Бридлингтоне нет, и его письмо пришло прямо ко мне!
С этих пор — полное молчание и от моей покинутой вдовы, и от начальника полиции».[1047]
Но Лоуренс легендарный жил не только в воображении безумцев и детей — жизнь, которая, впрочем, была не самой неприятной. В то время как он доставлял катера в порты Англии, военный критик «Таймс», Лидделл Гарт, в свою очередь, посвятил ему книгу. После журналиста и поэта — технический специалист. «Эта книга, — говорил он, — с первых строк изменила свою форму… и она стала ЕГО историей».[1048] Военное исследование, несмотря на несколько биографических глав.
Капитан Лидделл Гарт, который провозвестил, что мобильность отныне — главное достоинство армий, и который знал, насколько штабы Западной Европы были ограничены опытом последней войны, пытался в своих книгах и статьях донести мысль о том, что готовится новая форма войны. Он видел в арабской кампании предвосхищение этой ближайшей войны. Он хотел отделить ее от легенды, извлечь из нее урок. В Аравии войну делали быстрые отряды, располагавшие значительной огневой мощью. Все восхищались Лоуренсом, потому что он воспроизвел кампанию Саладина; он восхищался им потому, что он предпринял первую кампанию грядущей войны. «Военная история больше не может считать его просто партизанским командиром. Он больше, чем гений партизанской войны: он гениальный стратег, который предвидел тенденцию к партизанской войне в войне современной, потому что нации все больше зависят от своих индивидуальных ресурсов. Его следует поставить в один ряд с теми, кого мы зовем великими полководцами. Гений Наполеона явился скорее в его шедевре 1796 года, исполненном тремя тысячами человек, чем в его грандиозном крушении 1812 года, где у него было четыреста пятьдесят тысяч.
В целом высшее искусство стратегии состоит в том, чтобы преобразить достоинства противника в недостатки, сводя к минимуму собственные слабости. В этом Лоуренсу нет равных»[1049]. Он сделал железную дорогу, от которой так зависела турецкая армия, самым уязвимым ее элементом. Он провозгласил, что «возможность решения зависит от успеха предварительных обманных маневров».[1050] «Нигде в анналах военного дела я не нашел обманных маневров таких же тонких и столь же умело отмеренных, как у него».[1051] Он вернул почет принципу альтернативы, который применялся мастерами XVII века, и по которому каждый план должен был сам в себе содержать возможность своей модификации, как лук с двойной тетивой. Кроме того, он выказал себя искушенным тактиком. Отправившись в Аравию, чтобы организовать там легкую пехоту, он закончил тем, что создал элитный корпус, очень быстрый и с большой огневой мощью; но не только — он, написав свою книгу, извлек из этого последствия, выходившие далеко за пределы его кампании: его стратегия, применяемая механическими войсками, означала молниеносную войну. Более того, он вел «психологическую войну» с исключительной ясностью ума, сознавая, какую военную роль может играть политическая сторона: поход на Дамаск был, среди прочего, походом на Рим. Какая страна в ближайшей войне могла бы позволить себе не принимать в расчет своего внутреннего врага? Наконец, Лоуренс проявил почти во всех столкновениях то мастерство, которое в глазах Наполеона отмечает великого исполнителя, авторитет столь завораживающий, что благодаря ему он мог диктовать свою волю другому народу, скорее вовлекая, чем заставляя. У него были в распоряжении деньги? Но, говорит Лидделл Гарт, цитируя сэра Хьюберта Янга, сотрудника Лоуренса, не всегда благосклонного, — если правда то, что ничего не делалось без денег, правда и то, что ничего противоположного не делалось даже ценой вдесятеро больших затрат»
