Демон абсолюта - [145]

(1) Достаточно аэродромов, размещенных там, где это целесообразно.

(2) Фирмы по изготовлению самолетов, хорошо оборудованные, с современными конструкторами, конструкциями и заводами.

(3) Достаточное количество мозгов внутри наших медных касок, чтобы воспользоваться пунктами 1 и 2.

(1) Это просто — но означает еще 15 аэродромов, каждый стоит 20000 фунтов: понадобится около трех лет, чтобы произвести их на свет.

(2) Под рукой; отлично; но этому мешает

(3) руководство ВВС и Министерство авиации. У наших маршалов авиации достаточно дубовые головы, а некоторые из инспекторов и техников Воздушной инспекции, которые имеют дело с конструированием, безнадежны. Следовательно, наш военный самолет весь увешан, как елка, разными штучками, выпирающими тут и там, наши моторные катера — дурной анекдот, наш гражданский самолет — (почти) самый медленный в мире; а воздушная тактика и стратегия инфантильны.

Больше всего денег должно быть потрачено сразу на верхний пункт (1): и исследования в развитии катеров (после того, как выгонят всех сегодняшних руководителей) и радиоуправляемых самолетов. Еще — развить искусство сверхзвуковой скорости и противовоздушной обороны. Если бы я мог, я основал бы новый департамент по моторным катерам в Министерстве авиации и для начала укомплектовал бы его дюжиной хороших моряков.

На флот у меня тоже есть свои взгляды. Наши воздушные бомбы не предназначены для того, чтобы топить капитальные корабли; но делают их бесполезными как платформы для боя, и, возможно, невозможными для обитания. Это дело только трех-четырех лет. Защита надводных кораблей против самолетов возможна путем маневров: — способности двигаться на воде быстрее, чем самолет в воздухе — с маленькими кораблями это нетрудно, потому что вода позволяет более твердый руль. Так что я жду, что надводные корабли флота будут сведены к маленьким, скоростным, маневренным кораблям-комарам, по размеру не больше сегодняшних миноносцев.

По всем этим пунктам есть противоречивые места, и, чтобы настаивать на них, надо учитывать дымовые завесы, однофунтовые зенитки, траекторию пикирования, [пропущена государственная тайна]; всякие технические вещи. Но я готов защищать свои тезисы в большинстве компаний. Однако не считайте это заявление исчерпывающим или даже честным. Иметь дело с вещами, не поддающимися учету, слой за слоем — это больше напоминает веру, чем доказательство».[1036]

Тем временем он приобрел кое-какую мебель, собрал в Клаудс-Хилле свои разрозненные книги и пластинки, организовывал свою отставку: под бывшим стойлом, а теперь — деревянным гаражом, находилась комната, по всем стенам которой были прибиты полки, заставленные книгами, а над ней — благоустроенный чердак: отличный граммофон и две тысячи пластинок.[1037] «Дом одиночки…» Когда пожар опустошил соседний лес, он писал Форстеру: «Мне грустно и страшно за мой маленький дом. Боюсь, что я успел его полюбить…»[1038]

Он должен был покинуть ВВС в марте 1935 года и в начале февраля записывал для себя: «Я буду чувствовать себя, как потерянный пес, когда покину их — или, скорее, они меня покинут, ведь они будут продолжаться дальше. Странная тяга к одежде, работе, компании. Прямое сообщение с людьми, никак иначе не достигаемое в моей жизни».[1039] Он был слишком беден, чтобы надолго сохранить свой мотоцикл.

Как тот, кто, окруженный друзьями, с грустью ждет поезда, который увезет его от них, он был уже не внутри ВВС и еще не вне их; и иногда он писал: «Я хочу, чтобы моя жизнь была лишь долгим воскресеньем»[1040], а иногда Клаудс-Хилл казался ему лишь дверью, открытой в неизвестный мир.

Легенда уже в меньшей степени преследовала его: она уходила в историю. Время от времени, увидев его форму, в каком-нибудь книжном магазине ему предлагали книгу о полковнике Лоуренсе, «который тоже теперь служит в авиации». На что он отвечал, что этот тип был неудачником, и что на самом деле с ним бывало довольно трудно. Бывало, он обнаруживал в руках детей своих друзей биографии английского героя, среди которых была «Книга для мальчиков о полковнике Лоуренсе»[1041], о чем он однажды иронически отозвался. Через три месяца после его возвращения из Индии Министерство иностранных дел потребовало заверения, что он не находится переодетым в Курдистане. В 1930 году на митинге лейбористов в Тауэр-Хилле было сожжено его чучело. Тертл в своей речи против смертного приговора процитировал фразу Лоуренса со словами: «Это имя, которое означает рыцарственность и смелость». «Смелость и рыцарственность рядом с моим именем! — сказал Лоуренс. — Лейбористы считают меня имперским шпионом, консерваторы — большевиком, а лорд Томсон — фигляром, озабоченным саморекламой».[1042] Один шотландский университет хотел сделать его почетным доктором, Йейтс участвовал в его выдвижении в Ирландскую академию.[1043] Бернард Шоу представил свою пьесу «Горько, но правда», где фигурирует Лоуренс, мягкий, загадочный и неуязвимый, под именем рядового Слаба.[1044] Выражая благодарность актеру, исполнившему его роль, на его вопрос, не задела ли его эта интерпретация, он ответил: «Я извлекаю много веселого из моего положения: это действительно смешно, и я часто это вижу, в то время как в вас виден сарказм».