Демон абсолюта - [134]

Грейвс спрашивал у одного из сержантов в Крэнвелле[962], что он помнит о Шоу; и сержант направил ему письмо на пятнадцати страницах, которое Грейвс воспроизвел:

«Он бесчисленное множество раз поправлял мне ошибки в орфографии и стилистике; боюсь, что я снова скатился обратно, когда его здесь не стало.

Насколько я помню, он прибыл в лагерь в первую неделю сентября 1925 года, и хотя многие из нас слышали, как говорили о его подвигах, мало кто его встречал.

Сначала на него многие смотрели с подозрением: говорили, что он человек «с суровой маской на лице», и с гневом: «этот тип явно из тех, кто ушел из армии и станет пудрить нам мозги…»

Его первые поступки произвели хорошее впечатление. Когда представлялся случай зайти и увидеть, как движется его работа (и, между нами говоря, как следует присмотреться к этому человеку, которого никто не мог оценить) — он был на месте, с кирпичной крошкой, натирал ею и полировал так, будто его жизнь от этого зависела (воплощенное усердие), посмеиваясь какой-нибудь грубой шутке его помощника, механика, скажем так, посредственного ума, который стоял рядом, пока наш друг усмехался и работал.

В столовой некоторые летчики тайно его изучали: он обратился к ним, приглашая разделить с ним трапезу. С улыбкой, выражением на лице, «дорогой Б.», и все такое…

Он был из тех, кто за неделю может как следует овладеть любой работой, и все знали: он может все, что угодно, легко поставить на места.

Наш капитан проникся симпатией к Шоу и сразу же осознал, каким он был ценным приобретением для отряда. Он понял, что Шоу управляется с делами лучше, чем он. Одной силой своей личности он добивался, если можно так сказать, таких важных мелочей для нашей работы, о которых мы и не мечтали — ни один сержант не мог их добиться, тем более рядовой.

Все, кто его знал, были очарованы его магнетической личностью; а ведь только если небо упадет на землю, летчики начинают чесать в затылке и ДУМАТЬ. Мы были ошарашены тем, как он владел языками, но он никогда не говорил, если его не спрашивали».

Сержант рассказывал, как Шоу сломал руку[963], и заключал:

«Вот это человек! Я уже успел немного послужить в ВВС, но никогда прежде не видел человека, который отказывается идти в госпиталь из-за сломанной руки — а Шоу так и сделал.

Он захочет выкинуть то, что я сейчас напишу; но позвольте мне сказать вам, как его другу, что эта сломанная рука — это тридцать третья кость, которую он когда-нибудь ломал, включая ребра. Это должны знать, одобрит он это или нет.

В его книге «Семь столпов мудрости» он рассказывает, как его взял в плен турецкий офицер и как с ним там обошлись. Ему после двух попыток воткнули штык между ребрами — у него еще остались шрамы, их до сих пор видно, когда он разденется.

Хотя он попадал в аварию семь раз, он продолжает летать на самолете…

Когда я его спросил, что для него значит «хорошо поразвлечься вечером», он мне сказал — отвезти какого-нибудь парня на мотоцикле в приличный город, как следует его накормить и вообще хорошо провести время (он в конце концов перевозил почти всех в своем отряде; все молодцы-ребята, которые очень им восхищались)[964].

Командующий авиацией в Крэнвелле предложил ему свой дом, чтобы отметить рождество — но нет, он же рядовой! — и, как я уже говорил, он держится своего ранга, не позволяя, чтобы что-то вмешалось и могло сорвать его с места в ВВС.

Казалось, что его единственная цель — стать летчиком самого низкого ранга, и чтобы его оставили в покое с его «браф», в эскадрилье Б, Крэнвелл.

Весь отряд восхищался им, как героем, за его постоянную бодрость, способность добиться всего, что было возможно, ради их блага, за то, что он никогда не жаловался, и за его великодушие, такое, что иногда казалось, он слишком многое делал для других, и все в ответ старались сделать все, что могли, для него.

Он обожает ванны[965] и уломал нашего штатского истопника, чтобы тот для него затапливал «ванный салон» раньше… Ему никогда не нужен будильник, он просыпается сам, когда это требуется, неважно, в какой час…

Его письма стали потехой для всего отряда, ведь с каждой почтой ему что-нибудь да приносили. Уверен, что будь у него времени побольше, эти письма загромоздили бы все лотки, столы и ящики столов — они и так лежали повсюду.

Заметьте, что его снаряжение было в порядке, но он не мог совладать со своей корреспонденцией.

Он категорически отказывается от всяких продвижений по службе, потому что ему на самом деле мучительно командовать…

Ему нравится лагерная церковь, но проповеди — не его сильное место. Какой стыд, что людям его калибра приходится идти слушать подобную ахинею!

Он принимает глуповатый вид в этом святилище (что смешит всех, кто за этим наблюдает), и считает, что политика противостоит всему божественному — такая у него точка зрения.

Он был воплощением щедрости, если она требовалась для правого дела. Ссоры в отряде прекращались, и весь отряд собирался вместе, чтобы иметь удовольствие остаться в его компании и быть рядом с ним, ради его товарищества, помощи, привычек, веселости и того, что он всех и каждого учил вести честную игру.