Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - [13]

Когда Шнейдекупон удалился, она в раздумье прошлась по комнате. Ей было ясно, что означала перемена в тоне Рэтклифа. Она не сомневалась, что он придет на обед, и знала почему. Неужели у нее завязывался «роман» с человеком на двадцать лет ее старше, политическим деятелем из Иллинойса, этой глыбой — тучным, лысым сенатором с серыми глазами и похожей на уэбстеровскую головой, проживающим в Пеонии? Даже мысль об этом представлялась ей нелепой до невероятности! Однако в целом тут было нечто занятное. «Надо думать, сенаторы не хуже других мужчин способны постоять за себя», — решила она. Больше всего ее заботило, чем это грозит ему: она жалела его и мысленно перебирала те последствия, к каким в его годы могло привести большое, всепоглощающее чувство. Душа у нее была не на месте, но думала она не о себе. Впрочем, это исторический факт, что пожилых сенаторов странным образом влечет к молодым и красивым женщинам. Умеют ли они постоять за себя? И какая из двух сторон скорее нуждается в защите?

Когда в следующую субботу Маделина с сестрой прибыли к Велкли, они застали беднягу Шнейдекупона в малоподходящем для гостеприимного хозяина состоянии.

— Он не придет! Я же говорил вам — не придет! — плакался он Маделине, сопровождая ее в зал. — Нет, если я когда-нибудь стану коммунистом, то единственно ради удовольствия прикончить сенатора!

Маделина попыталась успокоить беднягу, но он не унимался и за спиной Клинтона на чем свет стоит поносил сенат. Наконец он позвонил в колокольчик и приказал старшему официанту подавать обед, и в это мгновение дверь отворилась и на пороге появилась дородная фигура Рэтклифа. Взгляд его немедленно отыскал Маделину, которая с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться: сенатор был одет не по-сенаторски тщательно, с бутоньеркой в петлице и на этот раз без перчаток.

После неистовых восторгов, с какими мистер Шнейдекупон описал сенатору достоинства миссис Ли, ему ничего не оставалось, как просить Колосса Прерий вести ее к столу, что он сделал не мешкая. То ли это обстоятельство, то ли шампанское, то ли какие-то необъяснимые флюиды подействовали на сенатора, но он выглядел на десять лет моложе. Лицо его сияло, глаза горели; казалось, он решил доказать свое родство с бессмертным Уэбстером, состязаясь с ним в искусстве общительности. Он тут же ринулся в разговор, смеялся, шутил, острил, рассказывал анекдоты, подражая говору янки и западному диалекту, разыгрывал острые полемические сценки из политической жизни.

— Ну и чудеса, — прошептал Кребс, сенатор от Пенсильвании, перегибаясь через стол к Шнейдекупону. — Вот уж не подозревал за Рэтклифом таланта потешать собеседников.

А мистер Клинтон, сидевший подле Маделины по другую руку, сказал ей тихо, на ушко:

— Боюсь, моя дорогая, это ваша вина. В сенате мы от него ничего подобного не слышим.

Что и говорить, сенатор Рэтклиф забрался еще выше: он с таким чувством описал последние минуты жизни Линкольна, что у присутствующих на глазах навернулись слезы. Все другие гости рядом с ним полностью стушевались. Спикер, забившись в угол, в одиночестве вкушал утку, пил шампанское и голоса не подавал. Даже мистер Гор, не имевший обыкновения скрывать свое пламя под тем или иным колпаком, на этот раз не пытался взять слова и восхищенно аплодировал речам своего визави. Злопыхатели, пожалуй, скажут, что мистер Гор видел в сенаторе Рэтклифе возможного государственного секретаря. Как бы там ни было, но именно он обратился к миссис Клинтон со словами, предназначенными ей одной, но прозвучавшими на весь стол:

— Блестяще! Какой оригинальный ум! Какое впечатление сенатор произвел бы за рубежом!

Воистину так! Ибо, не говоря уже о том впечатлении, какое сенатор произвел на своих сотрапезников, в нем обнаружилось нечто значительное, острый практический ум, дерзкая независимость и широта в суждениях о том, что он знал. Единственный человек за столом, слушавший его с холодной головой и критической враждебностью, был Каррингтон. Однако его отношение к Колоссу Прерий объяснялось, скорее всего, ревностью: целый вечер Каррингтон находился в крайне дурном расположении духа и даже не давал себе труда скрывать раздражение.

— Не внушает этот человек доверия! Нет, не внушает, — ворчливо заявил он сидевшему с ним рядом Френчу.

К несчастью, эта реплика пробудила во Френче желание вывести Рэтклифа на чистую воду, и он тут же в своей фамильярной манере, соединяющей самонадеянность с высокими принципами, набросился на сенатора и стал «подкусывать» по поводу реформы государственной службы — предмета почти столь же опасного в разговоре о политике в Вашингтоне, как вопрос о рабстве в довоенное время. Френч числил себя в реформаторах и не упускал возможности насаждать свои взгляды, но, увы, был борцом в легком весе, и его наскоки выглядели смешно, так что даже миссис Ли, горячо сочувствовавшая реформам, порою, слушая его, склонялась на другую сторону. На этот раз стоило Френчу выпустить по Рэтклифу свои туповатые стрелы, как коварный противник тотчас сообразил, какие возможности тут перед ним открываются, и решил не отказывать себе в удовольствии расправиться с мистером Френчем, тем более что знал, как это потешит всю компанию. И миссис Ли, при всей своей приверженности реформам и некотором смятении, в которое ее повергали грубые приемы Рэтклифа, не могла, хотя ей и следовало, досадовать на Колосса Прерий, когда тот, опрокинув Френча наземь, продолжал валять и валять его в грязи.