Делос - [5]

Вспомнил я Григорьеву и после родов, в палате для родивших. Разглаженное, спокойное, свежее лицо. Круглая шея, налитая грудь с широким темным соском.

— Какой же вес у мальчика? — поинтересовался я. — Ого! Это как же так: недоношенный — и такой вес?

— Почему недоношенный? — ласково удивилась она.

— По вашим словам, голубушка.

— Разве я так сказала? Ну это я от боли попутала. Тут не то что сроки — как зовут, забудешь.

— Такое-то славное имя забыть? Екатерина Семеновна! — Помню, сказал я тогда, беспричинно и радостно улыбаясь. Вот, конечно, почему на мое сегодняшнее задумчивое «Екатерина Семеновна» она понимающе улыбнулась. А ведь я только сейчас вспомнил. Я тогда прочел им в палате о Лето:

Спеть ли, как смертных утеха, Лето, тебя на свет родила,

К Кинфской горе прислонясь, на утесистом острове бедном

Делосе, всюду водою омытом? Свистящие ветры

На берег гнали с обеих сторон почерневшие волны…

В палате было семь человек, женщины оживились, расспрашивали, что это за стихи, что за богиня, что за остров, спрашивали, почему же это: то утесистый остров бедный, а то вдруг уже бескрайний? И кого родила богиня? И даже о моем отчестве — Аполлинарьевич. В их вопросах было и любопытство и легкий подхалимаж. Только Катя ни о чем не спрашивала, по розовела от смущения и удовольствия. Ведь это она «колени уперла», пусть не в «мягкий ковер луговой», а в линолеум, мытый — перемытый хлоркой.

В этот вечер я дежурил. Сорок минут до утренней оперативки, и вот эти вечерние один-два неторопливых часа — мое любимое время. Не отвлекаясь, все вспомнишь, продумаешь.

Закончив разметку кое-каких неотложных дел, я вызвал в смотровой кабинет Екатерину Семеновну. Опять кто-то кричал, но это у нас привычный фон. Прямо в коридоре, у дверей кабинета уговаривала Марию Ивановну какая-то нетерпеливая:

— Миленькая, вы обо мне не забыли?

— Да как забыть!

— Ой, больно же как!

— Ну что делать, если не пришло еще твое время. Родишь — больно уже не будет.

— Ой, а может, что-то можно?

— Деточка, не я — природа распоряжается, когда кому родить.

— Я же с ума сойду.

— Ох, милая, никто еще с ума не сходил.

— А может, мне пора? Может, на стол идти?

— Рано еще.

— Ой, подходит — подходит!

Катя тоже слушала — задумчиво, видимо, вспоминая свои роды.

— Ну-с, — сказал я, — поговорим, Екатерина Семеновна?

Я расспрашивал ее, не столько проверяя анамнез, сколько снимая с нее настороженность и волнение от вызова в кабинет. Как мальчики, спрашивал я ее, чем болела, сколько абортов, все ли в больнице делала. Вспомнил я и о нашем первом знакомстве, когда пришла она рожать необследованная. И она рассказала, как это случилось, рассказала, что называется, «аб ово», от яйца, целиком, потому что женщине, замечал я часто, иначе и рассказывать трудно, так все в женской жизни связано: мужья и дети, работа и аборты, беременности и быт.

— Я первого, Диму, без мужа родила, — вспоминала она. — Муж — в армию, а я забеременела как раз. Все мне твердили: не рожай, Андрей же и младше тебя, еще вернется ли к тебе из армии, а ты обузу на себя навесишь, всю жизнь жалеть будешь. Я уж потом от всех бегала, не могла, когда со мной об этом говорят. Я сама без матери росла, хлебнула всякого. А тут же я есть, мать, здоровая, живая, как же я сама его?.. В общем, родила. Ну, трудно, конечно, все сама, все с ним — и в очередь и на базар. А вернулся из армии Андрей — тут уж не убереглась как-то. Он ведь уходил — я совсем как не женщина была. Только что забеременела, а так ничего не чувствовала. Глупая. Куда уж дальше, ведь рожать, рожать Димку шла, а мне все любопытно, как же это — рожать? Ни страха, ни знанья никакого не было. Вот носила-носила, а теперь вдруг рожать — как это? Схваток еще не было, воды только пошли, так я и то не поняла, что это со мной, хозяйка мне сказала: началось, езжай в роддом. А мне не верилось. Сейчас, думаю, меня назад отправят, еще и отругают: чего пришла, тебе же через неделю написано? Ну, приняли меня, все как положено. И вроде забыли. Мне и это в диковинку. Если я правильно пришла, то почему же мною не занимаются? Хожу и удивляюсь: всем больно, а мне нет. Даже стыдно как-то. А и — скажу уж! — еще и смешно. А потом сделали укол, прихватило меня — я бежать хотела. Думала, что мне уколами такие боли сотворили. А ведь не маленькая — двадцать два года, и такая-то дуреха была. Да разве только в родах? В семейной жизни так еще больше. Кто бы мне что объяснил? Без мамы росла. А говорить на такие темы совестилась, даже отвращение какое-то было у меня к разговорам этим. Я и не гуляла до Андрея моего. И годы мои мне как-то не подходили, все, бывало, говорили: в каком классе учишься, девочка? Это сейчас я раздалась. Ну, воточки. Вернулся мой Андрей, а я уже не девочка. Как яблоко зимнее, отдельно от ветки дозрела, в одинокой своей кровати с дитем под рукой. Не успели поберечься — забеременела. А рожать ли, сомневалась я. Мало того что голь голью — ни пальто зимнего, ни платья приличного, ни шкафа, так еще после армии пить очень стал Андрей на работе. Он мастер по дереву — шабашек много. Себе шкаф сделать некогда, а пить есть на что. И приносили его, и привозили, и сама в милиции его находила. Думала, не сживемся, не дотерплю, уйду от него, так уж легче с одним-то ребенком, чем с двумя! Пока думала да сомневалась, вроде уже поздно законный аборт делать. Ну, я объяснила, умолила, выхлопотала разрешение. Уже и в больницу пришла. А ребенок возьми и шевельнись. И не смогла я. Сбежала из больницы. Уже живой ведь, сердечко забилось. Будь уж что будет. Ну, потом-то и Андрей опомнился, а брат его сюда на работу позвал. С жильем помог. Я Артемку носила, а в консультацию никуда не ходила. Все боялась, что меня оттуда, из прежнего города, разыскивать станут — как это мне направление на аборт дали, а я самовольно ушла, сначала просила-плакала, а потом сбежала? Милиции и то боялась. Ну я же говорю, дурочка! Схватки начались, а я Андрею: «Подожди еще, пусть сильнее прихватит». До последнего дождала. Вот и пришла уже на самой последней минуте.