Делос - [4]

— Скорей! Скорей! — стонут студенты. — Леночка, еще, еще!

Бледная ручка, тельце. Мария Ивановна уже отсасывает трубкой слизь. Брызгает холодной водой на грудку. Зажимая рукой личико, массирует щипками. Слабо пищит вдруг ребенок. Студенты радостно хохочут:

 — Жив мужичок! Хороший мужик! Ишь, понимает!

— А теперь слушайте, Лена, роды еще не кончены…

Пока Мария Ивановна на детском столике обихаживает мужичка, я дежурю возле Лены. На всякий случай. Уж очень много нынче делают абортов, даже и совсем юные, даже и не рожавшие ни разу. Аборт редко проходит бесследно. Кровотечения при родах все чаще. А началось кровотечение — тогда счет идет на секунды.

Все обошлось.

Уже выходя,  посетовал Марии Ивановне:

— А вот отсасываете зря. Мало ли чего подхватить можно, не о Леночке будь сказано.

Мария Ивановна знает, о чем я. Да только ей некогда. Когда спасает ребенка, не до себя.

И вот уже выйдя из родильного зала, я вспомнил то, что все время было и не отпускало. Ах да, Григорьева Екатерина Семеновна. Тридцать три года. Брак с двадцати двух. «Мастер чистоты» двух пятиэтажек в микрорайоне, то есть уборщица лестниц,  площадок,  подъездов. Две доношенные беременности с нормальными родами. Три аборта. Все среднестатистическое. А с этой беременностью — странности. Когда было восемнадцать недель, на работе прихватили сильные боли. Забрали тогда в больницу, но никакой патологии не обнаружили, с тем и выписали. Месяца через два с половиной боли повторились, ее опять госпитализировали, патологии не обнаружили, немного подержали и выпустили донашивать. Наконец уже сейчас, на последнем месяце беременности, опять с болями, с обтекаемым диагнозом «угрожающие преждевременные роды» определили к нам.

В палате я с порога заметил новенькую, но подошел к ней не сразу, других посмотрел. Как всегда при обходе, в палате стояла уважительная тишина. Новенькая тихонько улыбалась, глядя на меня, как бы узнавая и радуясь мне. Приятная зрелая женщина, светловолосая, не крашеная. Небольшие светлые глаза, рот крупноват, но лицо хорошее, спокойное, приветливое. И вроде и в самом деле знакома.

Подхожу наконец к ней.

— Какие жалобы… — спрашиваю я у нее, добавляя с раздумчивой медлительностью, — Екатерина Семеновна? — Как будто само произнесение ее имени  что-то проясняет для меня. Я даже еще раз добавляю (врачебные штучки!): — Е-ка-те-рина  Се-меновна…

Она удовлетворенно улыбается, словно это как раз то, что нужно, — думать о ней и об ее имени совокупно. Но мыслей моих не перебивает, даже и отвечает не сразу:

— Жалобы? Не жалуюсь я сейчас ни на что… Лежу вот.

— А что было, Екатерина Семеновна? 

–  Схватило. Боли. Думала, рожаю.

— Как же так? — бубню я ласково, но рассеянно. — Как это вдруг — рожать? Не время еще. Два раза рожали, все молодцом, и вдруг такая история.

Она улыбается еще шире, еще радостнее, хочет что-то сказать, но опять не говорит.

Осматриваю Катю. Все части плода прощупываются, прощупывается головка, прослушивается сердцебиение, все вроде как надо. И я ухожу, не понимая, как и те, до меня, что же тут такое. Что-то беспокоит меня неосознанно, не дает покоя, но я не знаю, что это.

Весь остальной день я рассеян, насколько позволяют дела. И раздражен. На практиканта в несвежем халате наорал, потом ходил к нему извинялся.

В час, когда не было ни осмотров, ни родов, ни журнала поломок, ни обеденного меню, ни звонков по телефону, за чашкой кофе я припомнил Григорьеву. Вот почему мне ее лицо показалось знакомым — не здесь, не в этом роддоме, а в том моем прежнем она рожала лет шесть тому назад…

Прибежала тогда сердитая акушерка:

— Антон Аполлинарьевич, поступила женщина, необследованная, без карты, куда помещать?

Я подошел, когда акушерка заполняла историю родов, а лаборантка брала на анализ кровь. Григорьева отвечала на вопросы акушерки с тем отсутствующим, туповатым лицом, какое бывает почти у всех женщин в схватках.  Едва лаборантка ее отпустила, принялась наша необследованная крупными тяжелыми шагами метаться меж кроватей, упираясь в поясницу то одним, то другим кулаком. Акушерка по два раза переспрашивала. Иногда Григорьева прерывала ответ — сжимала железную спинку кровати, висла на ней. И снова — бег. По ее ответам получалось, что у нее всего семь месяцев беременности. Я с сомнением посмотрел на огромный живот. Сейчас выговаривать за роды явочным порядком было бесполезно, но возмущенная акушерка не удержалась:

— Все-таки в двадцатом веке живем — как же так можно легкомысленно?

Григорьева не ответила.

Уже в дверях услышал я позади себя хриплый стон и стук. С выдохом-выкриком женщина упала на колени, сжимая прутья кровати. Хлынули воды.

Эллины, кстати сказать, о родах писали:

Только ступила на Делос Илифия, помощь родильниц –

Схватки тотчас начались, и родить собралася богиня,

Пальму руками она охватила,  колени уперла

В мягкий ковер луговой. И под нею земля улыбнулась.

Мальчик же выскочил на свет…

Роддомам названий не дают. А я бы назвал какой-нибудь роддом «Делос». В память об эллинах, писавших о родах. В память о плавучем острове Делосе, который вопреки запрету Геры дал приют рожающей Лето́. В память о прекрасной двойне, рожденной здесь: Аполлоне и Артемиде. Радостный Феб-Аполлон, покровитель искусств, но он же целитель и прорицатель. Богиня охоты девственница Артемида, и тоже, верно, в память о матери, — покровительница рожениц. Очень люблю я этих двойнят с их матерью Лето.