Дело рыжих - [15]

19 июня, Нью — Йорк, США.

По отцу, да и вообще по крови, хотя фамилия Харвуд была явно не кельтской, Кен считал себя ирландцем. Однако дед и даже прадед Кена по отцовской линии родились здесь, в Америке. Мамины же родители вообще приехали сюда откуда–то из Польши сразу после войны, спасаясь от коммунистов. И привезли маму в Нью — Йорк совсем маленькой. Что же тогда давало парню основание считать себя ирландцем? Разве что передавшаяся, кстати, от мамы в наследство огненно–красная шевелюра, тонкая, очень белая, с обильными веснушками кожа и заводной характер. Но самое, конечно, главное — горячее желание считаться ирландцем.

В Штатах это престижно. Бизнесмены, правда, чаще всего англосаксы. Зато большинство полицейских, летчиков, пожарных и моряков почему–то именно ирландцы.

А что значит быть американским поляком? Поляки там высмеиваются в «национальных» анекдотах. Вроде как фриландцы, в немецких. Оно и понятно: евреев в Штатах трогать нельзя — антисемитизм, черных и желтых тем более — расизм, а кто тогда остается? Только поляки, получается, и остаются, потому что эскимосов трогать просто бесполезно — 0,001 % населения. Нет уж, Кен — ирландец, так повелось еще с бруклинской школы, которую он закончил без успехов и надежд на университетское будущее.

Кен пробовал работать официантом, продавцом, слесарем в авторемонтной мастерской. Однако нигде не приживался, да и платили совсем мало. Для кого–то, может, Америка и богатая страна, но для молодежи… Последний год он вообще сидел на пособии. Не имея поддержки от родителей — оба неожиданно умерли, сгорели от рака, — ему пришлось довольно туго: ни тебе машину сменить, ни во Флориду на теплое море смотаться. Поэтому Кен с радостью уцепился за идею приятеля Шона Бриттена попытаться устроиться в контору Лесли Кроуза мойщиком окон. Шон сам у него работал и очень неплохо получал.

Конечно, болтаться в люльке на тридцатиметровой высоте и при этом еще орудовать шваброй — удовольствие довольно сомнительное, особенно зимой, на ветру. Однако буквально за месяц Шон обзавелся приличной машиной и вполне уверенно чувствовал себя перед девчонками, с которыми они знакомились на бруклинских дискотеках. Вполне перспективным молодым человеком казался им этот Шон. Главное, с умным видом поучал он приятеля, научиться зарабатывать деньги сразу, чтобы баксы к тебе как бы привыкли. Когда в этом убедишься, можно будет и профессию сменить — баксы в бумажнике все равно останутся.

Благодаря рекомендации Шона и после успешной сдачи тестов Кена таки приняли на работу. Поначалу, конечно, было очень страшно, особенно почему–то между двадцать пятым и тридцатым этажом. Но постепенно втянулся — куда деваться? Правда, куда заманчивей было бы все же стать монтажником. Престиж монтажников–высотников, вообще строительных рабочих в Нью — Йорке очень высок. А заработки еще раза в полтора — два выше. Но, как говорится, было б желание, остальное придет. С профессией мойщика его с удовольствием возьмут учеником монтажника.

А вообще, в перспективе, Кен хотел бы стать полицейским, и он обязательно попробует пройти конкурс. Через несколько лет, когда придет пора остепеняться и обзаводиться семьей. Ведь, будучи полицейским, по дискотекам так уже не потаскаешься. Нужно будет становиться серьезнее. И очень–очень правильным. А это пока скучно.

Приятно размышляя подобным образом, Кен мыл тонированное окно на сорок пятом этаже только что отстроенного элитного жилого дома на Брайтоне с видом на океан. Внутри дома, на прилегающей к нему территории также наводили марафет в срочном порядке. Когда весь дом засияет, словно игрушечка, в него начнут вселяться жильцы — в основном разбогатевшие дети эмигрантов из бывшего Советского Союза.

На океане штормило, водное полотно рябило белыми ниточками, ветром люльку прижимало к стене. Кен решил добавить в ведро шампуня, но обнаружил, что бутыль пуста. Он подумал, что придется отрываться от работы и подниматься наверх, но в этом есть и положительная сторона: можно будет заодно сходить в туалет. Нажал кнопку подъема: пятидесятый этаж, пятьдесят пятый. И вдруг движение люльки застопорилось, стало тихо–тихо. «Черт подери, что случилось?» — раздраженно подумал Кен и выхватил из нагрудного кармана коробочку радиотелефона:

— Алло, алло! Свет, что ли, отрубили?

Люлька задумчиво раскачивалась, скрипели тали, стало слышно, как в декоративной нише между сорок девятым и пятьдесят первым этажом завывает ветер. Кен поежился: страшно! И почему не взял страховочный пояс с карабином, без которого по инструкции к люльке вообще подходить нельзя? Сейчас бы прицепился к чему–нибудь и сидел ждал спокойно, пока там, наверху, разберутся. Но никто из ребят мойщиков поясами не пользовался, это стало среди них шиком. Пижоны!

И тут люлька неожиданно рухнула вниз! Кен с криком, все более ускоряясь, устремился к земле. Мывший окна девятнадцатого этажа Шон успел только заметить его промелькнувшую огненно–рыжую шевелюру.

(Художественная версия рассказа Шона Бриттена случайной подружке через неделю после трагедии.)

Смирницкая работала в гомеопатической аптеке. Женщина и сейчас достаточно интересная, она не вышла замуж и не завела детей. Вероятно потому, что, учась в «долгоиграющем» мединституте, немного с этим делом затянула, а затем окружающие, словно сговорившись, начали придавать данному обстоятельству слишком большое значение и стали преследовать ее сочувствием, советами и наставлениями. Чем женихов успешно распугали, а ее для надежности, как модно сейчас выражаться, запрограммировали на безбрачие.