Дело Рихарда Зорге - [128]

Шрифт
Интервал


После ареста Лисснера Вернер Кром, ведущий германский журналист в Токио, вместе со своим секретарем Урсулой Шварц и помощником-японцем, были также взяты под стражу. Мейзингер докладывал: «Ожидаются дальнейшие аресты среди немцев «и иностранцев».

5 июня он отправил германским службам безопасности следующий описок арестованных в Японии по обвинению в шпионаже в пользу Советского Союза, оставив его без комментариев:

1. Рихард Зорге

2. Макс Клаузен

3. Карл Раймунд Хофмейер

4. Д-р Ивар Лисснер

5. Д-р Герман Грауэрт

6. Вальдемар Бартельс

7. Вилли Фостер

8. Стефания Касарова

Первые четыре имени не требуют комментариев. А остальные стали объектом политической проверки в гестапо в Берлине, а их дела Мейзингер предложил вниманию японской полиции.

Д-р Герман Грауэрт был арестован в мае 1942 года по подозрению в шпионской деятельности. Мейзингер докладывал в шифровке своему начальству, что в течение нескольких недель почти наверняка можно ожидать его осуждения. Грауэрт родился в Японии и одно время работал в германском консульстве в Йокохаме. Полицейское расследование, проведенное в Германии, показало, что против него выдвигались обвинения в незаконном вывозе валюты и что его едва не лишили немецкого гражданства. На его дело, которое, как и все остальные, предположительно основывалось на шпионаже в пользу Советского Союза, было пролито чуть больше света.

Арест Вальдемара Бартельса был куда более неприятным для немцев. В июле 1942 года Мейзингер послал в Берлин список более двадцати немцев, живущих в Японии, большинство из которых были журналистами, для политической проверки в архивах гестапо «в связи с делами Зорге и Хофмейера». За двумя исключениями все они были оправданы, включая и Бартельса[139]. Однако к концу года Бартельса арестовали, и Мейзингер доложил, что тот близко общался с Максом Клаузеном. Против Бартельса было выдвинуто обвинение, что он сообщал о движении немецких кораблей в Йокохаме, и на допросах в японской полиции он признался, что работал на русских.

Существуют некоторые данные, свидетельствующие о том, что Бартельс был связан с независимой советской группой, функционировавшей в Японии и не имевшей прямых выходов на группу Зорге. По мнению японской полиции, Бартельс работал под руководством швейцарского гражданина, которого он называл Швейцер, бывшего немца. Швейцер также был арестован. Он якобы был связан с одним из сотрудников советского посольства в Токио, известного как «Иванов». Руководство германскими службами безопасности в Берлине проявляло особый интерес к делу Бартельса и требовало от Мейзингера подробных отчетов[140].

Завеса упала вокруг этого дела. Известно только, что позднее Бартельс умер в тюрьме.

Вилли Фостер был хорошо известной фигурой в германской колонии в Японии. Он владел небольшим пропеллерным заводом, и в доме его часто проходили многочисленные вечеринки, на которых бывали многие известные люди из числа живущих в Японии немцев и европейцев, включая германского посла и Зорге. А в его офисе, находившемся под постоянным надзором полиции, собирались настроенные против «оси» иностранцы.

Мейзингер приступил к полицейской проверке Фостера в Германии и в сотрудничестве с японцами в течение года собирал против него компромат. В мае 1943 года Фостер был арестован, причем неизвестно по какому обвинению. Особо было отмечено лишь то, что он был так или иначе связан с Зорге.

Его предыдущая карьера, как установили германские службы безопасности, нуждалась в некотором прояснении. Согласно архивным данным, Фостер в 1928 году уехал из Германии в Москву, где и проработал аэромехаником до 1931 года. Одно время считалось, что он был членом Германской коммунистической партии, а также объектом докладов, отправляемых германским посольством в Москву. В Японии он объявился в середине тридцатых и был взят на заметку филиалом Германской национал-социалистской партии в Токио как антинацист. Существовали смутные подозрения, что Фостер — агент Коминтерна.

Фостер живым вышел из тюрьмы и после войны вернулся в Германию.

Куда более загадочной фигурой остается Стефания Касарова. Все свидетельства по ее делу бесследно исчезли. В сентябре 1941 года, еще до разгрома группы Зорге она уже была арестована, и Мейзингер лаконично сообщал, что подозрения в отношении нее справедливы. Ее подозревали в принадлежности к крупной шпионской группе, в которой, однако, не было ни одного немца.

В телеграмме, отправленной Мейзингером, перечислялись имена восьми немцев, арестованных в Токио по подозрению в шпионаже в пользу России[141]. Телеграмма эта привлекла личное внимание Риббентропа, который 10 июня телеграфировал германскому послу Стамеру:

«Германское Министерство иностранных дел просит вас обратиться к японцам в дружественной манере за более подробными объяснениями причин арестов Лисснера и других немцев, поскольку отчеты не дают точной картины.

Информация для Вас лично: если японцы приведут обоснованные причины ареста, не стоит ничего предпринимать в пользу арестованных, чтобы избежать ухудшения германо-японских отношений».


Германский МИД был встревожен последствиями продолжающихся арестов немцев в Японии по обвинению в шпионаже в пользу Советского Союза. Однако ни один из этих арестов не был осуществлен японской полицией как прямой результат каких-либо действий Мейзингера. Аресты явно были частью общего нетерпеливого желания вскрыть существование советской шпионской группы, действовавшей независимо от группы Зорге, но обнаруженной благодаря разоблачению самого Зорге. В случае с Лиссне-ром, однако, ни германская военная разведка, ни службы безопасности не верили в обвинения против него. Чиновники германского МИДа считали, что Вагнер был прав в своей поддержке ценного разведчика. «Японцы, скорее всего, просто ищут повод, чтобы ликвидировать германскую разведывательную сеть на Дальнем Востоке, которая была известна японской военной разведке, однако ей неподконтрольна, что и вызывало особое беспокойство у японцев».


Рекомендуем почитать
В Ясной Поляне

«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».


Реквием по Высоцкому

Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.


Утренние колокола

Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.


Народные мемуары. Из жизни советской школы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Из «Воспоминаний артиста»

«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».


Бабель: человек и парадокс

Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.