Дело о бюловском звере - [43]

Через какое-то время в нем проснулся врач. Собрался с силами, приподнялся, сел. Сжав зубы, попробовал надавить на осколок, чтобы вправить, но снова взвыл и от боли сложился пополам. Надо было идти — самому не справиться. Придерживая израненную руку, он кое-как встал и, шатаясь, побрел вдоль стены.

В ушах звенело, перед глазами плыло. Куда идет, к кому — ничего не соображал.

У клумб с цветами кто-то схватил Иноземцева за плечи и проорал в самое ухо:

— Иван Несторович, что с вами?

Он видел одни силуэты — темно-зеленое вперемежку с белым. Голоса не признал.

— Господи боже, да как же вас угораздило?

Одна из темно-зеленых теней подвела его к скамье, надавила на плечи, усадила.

— Сейчас Иннокентий Петрович вас посмотрит, а уже после покойным генералом займется. Хорошо, мы вовремя прибыли. Шину скорее надо, кровь теряете. Н-да, плохи дела.

Иноземцев глянул сквозь туман.

— Это я убил генерала, — прошептал он.

— Что?

— Я убил генерала! Кругом виноват.

— Вы бредите, доктор. Совсем замучила вас эта змея подколодная.

— Я убил, говорю вам. Он гипноза не выдержал, сердце остановилось. Но генерал встал! Понимаете, встал! Впервые я попробовал применить гипноз, и получилось. Слаб только оказался пациент.

Тень поцокала языком, покачала головой. Явилась вторая, послышался старческий хрипловатый голос:

— Эк его угораздило-то. Вправить вправлю, а зашивает пускай Богомолов, везите его в земскую. У меня здесь дел по горло.

Больше ничего не услышал, видно, Иннокентий Петрович вправил-таки кость.

Очнулся в казенной карете, той самой, что два дня назад привезла его в Т-ск, к зданию управы. Рядом никого не было. На плечи Иноземцева был заботливо наброшен старый плед. Болело так, будто он не одну руку, а все кости переломал. Перед глазами плавали разноцветные круги. Он приподнял край пледа — покалеченная рука, аккуратно перевязанная, покоилась на ремне. Под бинтами нащупал небольшие дощечки. Эту временную повязку придется, понятно, сменить на пластинки. Дай бог, чтобы хоть пластинки оказались, на гипсовую перевязку нечего и надеяться в такой глуши.

Доктор Богомолов оказался таким же стариком, как его коллега из полицейского управления. Ни слова не сказав, быстро зашил рану, перевязал и проводил Иноземцева в пустую палату на три койки. Даже лечь помог.

— Могу сделать укол, — сказал участливо.

Иноземцев вздрогнул. Никаких уколов, никаких более экспериментов с инъекциями.

— Нет, лучше умру от боли.

— Тяжко, поди, терпеть-то.

— Знаю, — буркнул он и отвернулся.

Доктор вздохнул и поплелся к двери. На пороге остановился:

— В рубашке родился. Никто прежде не возвращался оттуда.

Промучился Иван Несторович полночи и уснул только к утру. Но едва под окнами загорланили петухи, кто-то не слишком деликатно стал трясти колено. Еще не открыв глаза, понял: за ним, в кутузку. За смерть пациента он заплатит свободой.

— Да зачем же вы его будите, Кирилл Маркович, — донесся голос Богомолова. — Всю ночь глаз не сомкнул, стонал так, что и я сна не знал. Только ведь уснул, а вы!

— Не мог знать, простите, не мог знать, — где-то рядом оправдывался Делин. — Но следствие не ждет. Сожалею.

Иноземцев открыл глаза.

— Вы за мной? — прошептал он. — Самому мне не подняться. Помогите.

— Да не беспокойтесь, Иван Несторович, лежите. Я поговорить приехал. Соберитесь с силами и изложите, что произошло в комнате покойного. До того, как вы… словом, сами знаете. — Делин взял табурет, сел у кровати. — Все по порядку. Не торопитесь. Рука сильно болит?

— Уже нет.

— Врете вы все! Одна попытка самоубийства за другой. Ладно, рассказывайте. Мне тоже есть чем вас порадовать.

— Порадовать? Вы что же, смеетесь?

— Смеяться после. Говорите же.

— Но мне нечего добавить, я вам все сказал. Генерал не выдержал гипноза и умер на руках у племянницы, Ульяны Владимировны.

— Именно у нее на руках?

— Да.

— Он что-нибудь говорил перед смертью?

— Не помню. Да, кажется.

— Что именно?

— Я не мог слышать. Я был в отчаянии.

— Попытайтесь вспомнить.

— Не помню, что-то пробубнил. Я расслышал одно слово: «слева». Верно, о сердце.

— А вот и нет, — заулыбался исправник. — Это он кое о чем другом изволил говорить.

Иноземцеву было не до смеха. Да и какая ему, в самом деле, разница, о чем там толковал покойный.

— А что делала в этот момент Ульяна Владимировна?

— Пыталась в чувство привести, — пробормотал он и отвернулся.

— Тоже, может быть, что-то говорила?

— Да. Все время твердила: «Где, где?»

— И вы не поняли, о чем она?

— Конечно, сударь, понял! — разозлился Иноземцев. — Она спрашивала, где болит. Дядюшка ей отвечал, что слева. Стало быть, сердце.

Делин покраснел, а потом зашелся таким хохотом, что Иноземцеву стало не по себе.

— Ну вы, Иван Несторович, и аналитик! Чудак, одним словом.

Иноземцев промолчал. По всему было видно, что в который раз выставил себя полным дураком. Оттого, может, и с кутузкой не спешат — определят к умалишенным. И в Петербург ведь не повезут, в Обуховскую, где Ларионов за него словечко замолвит. Упрячут где-нибудь неподалеку от Т-ска, и поминай как звали.

— Ладно. — Делин вытянул из кармана платок и принялся утирать слезы. — Расскажите теперь, как прошел сеанс.