Дело моего отца - [109]

А. Низамханов присутствовал и на пленуме в сентябре. Рассказывает об этом более подробно, чем другие. Так ему запомнилось, что, несмотря на присутствие А. А. Андреева, выступавшие долгое время не хотели понимать, что от них требуется, в основном занимались самокритикой, ничего плохого в адрес Икрамова сказано не было. Дали слово Загвоздину, руководителю НКВД. Он зачитал явно клеветнические показания незадолго перед тем арестованных ответственных работников. Наступила растерянность. Никто не думал в те годы, что в НКВД работают фашисты и подонки.

А. А. Андреев предложил предоставить слово У. Юсупову. Усман начал свою речь со старых клеветнических измышлений. Речь эта была пронизана ложью от начала до конца.

До выступления Загвоздина А. Икрамов сидел в президиуме очень спокойно, а после — он собрал папку, закрыл ее, сложил руки, и было видно, как сразу у него упало настроение… В последнем слове Икрамов сказал: „Товарищи, я только теперь понял, о чем идет речь. Я — сын партии и до конца своей жизни останусь им“».

По-разному люди запоминали текст. Некоторые утверждают, что отец трижды или четырежды повторил эти слова…

Но вернемся к письму Низамханова, написанному летом 1988 года, почти одновременно с письмом русского коммуниста Петра Андреева. Разврат, коррупция, моральное разложение, подкуп высоких покровителей в Москве берут начало с 1937-го, когда на смену одним пришли совсем другие. Начав с клеветы и подлости, они культивировали это в себе, требовали от подчиненных.

…Третьим в проскрипционном списке Усман Юсупов назвал Акбара Исламова, своего товарища, наркома финансов республики. Жена Исламова, грузинка, Кетеван Давыдовна, после освобождения из тюрьмы вместе с сыном Темуром уехала в Тбилиси.

После посмертной реабилитации Акбара Исламова в 1957 году мать с сыном решились в Узбекистане устроить поминки. Ехали через Москву, поездом, и рядом в мягком вагоне оказался У. Юсупов, снятый со всех высоких постов директор совхоза. Несмотря на сопротивление матери, Темур отправился в соседний вагон, чтоб узнать время гибели отца и то, где он был похоронен, чтоб сделать ему могилу, как честному гражданину.

«Если бы ты знал, — пишет мне Темур, — как он искренне убеждал меня, что не причастен к расстрелам. Я сказал ему, что, поскольку эти люди не были ни в чем виноваты, можно было их сместить с партийной и руководящей работы, но не убивать. На это он ответил, что эти люди были очень популярны, уважаемы и любимы народом, и если бы им не сфабриковали таких тяжких обвинений, то народ бы не поверил, а они нам мешали и надо было их убирать…»

А вот письмо от сына Бату из Ташкента, хирурга, доктора медицинских наук Эркли Ходиева. Я читал его с чувством стыда за себя и вдруг вспомнил, что среди лекарств, которыми пичкал меня тогда дедушка Лев Захарович, большую дозу составлял бром. А Эркли брома никто не давал. Он рассказывает, что к ним в третий класс школы им. Шумилова вошла учительница Мунавар Ахмеджановна, преподававшая узбекский язык, и сказала: «Дети, в нашем правительстве — враги народа. — И начала перечислять: — А. Икрамов, Ф. Ходжаев, Манжара… Вот и у нас есть Эрик, он хороший мальчик, но его папа тоже хотел, чтобы вернулись буржуи, капиталисты, баи и басмачи».

Эркли вспоминает, что сидел на третьей парте в среднем ряду, но не помнит, как вырвал из парты доску, кинулся к Мунавар Ахмеджановне и изо всей силы ударил ее этой доской. Учительница упала, Эркли убежал, а ночью хотел поджечь школу. Облил кирпичные ступени керосином, поджег, но… сгорел только керосин. Потом были у сына Бату скитания, беспризорность, потом он стал студентом и встретил Мунавар Ахмеджановну на одной из главных улиц Ташкента, около кондитерской. Он узнал ее по огромному шраму на лбу справа.

Добрый человек Эркли, детский хирург… А мне горько, что со мной такого взрыва не было.

Бедная Мунавар Ахмеджановна! Конечно, ты пострадала зря. Но так будет всегда, если главные виновники остаются безнаказанными.

Инерция стиля

Помню, в 1935 году или в начале 1936 года мы жили в Москве в гостинице. Делегация Таджикистана размещалась в другой, но моя мать, вернувшись оттуда, попросила отца позвонить кому-то из таджикских руководителей.

— Ты понимаешь, иду по коридору, а мне навстречу едет на трехколесном велосипеде Мамлакат. На кофте у нее орден Ленина. Говорит, что велосипед — подарок Сталина. Скажи, что так нельзя.

Кто тогда не знал об одиннадцатилетней девочке Мамлакат Наханговой из Сталинабадского района. Она была сфотографирована со Сталиным после вручения ей самой высокой награды Родины. Она «изобрела», как писала журналистская братия, новый способ сбора хлопка — сразу двумя руками, по 100 кг в день. Цифра эта сама по себе вызывает большие сомнения, но если в ней и была доля правды, то представить себе такое страшно. Это тысячи и тысячи движений руками, это — 12 часов работы. А непомерную цифру в 100 кг должна дать маленькая, худенькая девочка, ученица четвертого класса. И чему мы удивляемся, когда узбекские дети в течение десятилетий всю длинную среднеазиатскую осень собирают хлопок вместо того, чтобы сидеть за школьными партами. Правда, собирают они не по сто, а по десять, в последние месяцы по пять килограммов в день. Где им до Мамлакат! И ордена за них получают другие.