Дело мерзкого снеговика - [10]

– А где Элизабет? – спросила она. – Разве она не побудет с нами?

Этот довольно невинный вопрос был воспринят весьма странно. Шум голосов мгновенно оборвался, и повисла тишина, заставившая нервы Найджела зазвенеть от напряжения – до того нелепо все это было, как будто Кларисса допустила какую-то непростительную оплошность. Он заметил, что несколько участников приема украдкой поглядели друг на друга, словно оценивая, как отразилась на них реплика мисс Кэвендиш. Возникло ощущение безнадежного ночного кошмара. И среди всеобщего молчания раздался голос хозяйки:

– К сожалению, Элизабет нездоровится. У нее опять был приступ, и она не сможет быть сегодня вечером. Для нее это ужасное разочарование. Как она там, доктор Боган?

– Пульс все еще слегка учащен. Но уже завтра она должна составить нам компанию.

Голос доктора был ровным, словно намасленные волосы хлопотливого официанта, и фраза эта могла бы поставить точку в странной ситуации, но Кларисса Кэвендиш продолжала:

– Слишком много коктейлей. Вам следует запретить ей пить. Они подтачивают организм.

Замечание вышло жестоким, подумал Найджел, даже чересчур жестоким, потому что исходило из уст мисс Кэвендиш, которая обычно была душой вей компании. Однако реакция на него показала обратное – напряжение рассеялось быстрее, чем возникло. Несколько человек с облегчением засмеялись, и Эндрю Ресторик сказал:

– Мисс Кэвендиш, вы просто неисправимы! Вам бы уложить нас под стол с помощью шерри и кларета, лишь бы не дать осушить по маленькому стаканчику разбавленного ангостурой [11] джина.

– Когда я была молодой, – с готовностью отвечала старая леди, – джин пили совсем понемногу, наливая не выше четверти пенни. Тогда так и говорили – «пьян от пенни», «вусмерть напился с двух пенсов».

И снова Найджелу показалось, что на голове у него зашевелились волосы. Как же это было неосмотрительно – сказать «когда я была молодой» и отослать слушателей на двести лет назад, в то столетие, из которого, может быть, и вышла Кларисса Кэвендиш, восседающая сейчас в своем разноцветном одеянии прямо, как палка.

– Не выше четверти пенни! – вскричала мисс Эйнсли. – Вот так денечки! Скорее всего, это были те буханки, которые вы тогда продавали по четверти пенни.

Мисс Кэвендиш с видом откровенного презрения изучила сквозь лорнет судорожно краснеющую молодую женщину, но предпочла сдержаться. Вилл Дайке громко пробормотал:

– Некоторым кажется, что Бетти – забулдыга, стоит только послушать, что о ней говорят.

– Ну что вы, Дайке, – возмутился мистер Ресторик, старательно разглаживая свои усы. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь распространял…

– Ах, ну что вы… Разве мы что-то распространяем? Мы просто уселись кружком, как и подобает воспитанным леди и джентльменам, делая вид, что не замечаем, как в этой комнате гадко пахнет.

– Неограненный бриллиант, – шепнула Шарлотта Ресторик на ухо Джорджии. – Но какой талант, какая природная честность, бедняга. Его родили в канаве, правда, в канаве, дорогая! Это же замечательно, как ты считаешь?

Дворецкий пригласил всех к столу, и Джоржия была спасена от необходимости высказаться на счет невероятного появления на свет мистера Дайкса. Найджелу досталось место рядом с хозяйкой и напротив Дайкса. Романист, которого он теперь мог изучать с большим удобством, в этой компании напоминал рыбу, вытащенную из воды, – ему нечем было прикрыть свой враждебный настрой. Широкий лоб обрамляла намасленная челка, но отталкивающее впечатление от грубой кожи и выпирающей нижней губы скрашивалось живыми пытливыми глазами и необычайным тембром его голоса. Найджел чувствовал, что здесь у Дайкса никак не получалось ни блеснуть своим пролетарским происхождением, ни в полной мере насладиться обществом знатных особ. В том, как он ратовал за Элизабет Ресторик, было что-то нарочитое. Может, он влюблен в нее? А чем еще можно объяснить его присутствие в таком чуждом для него окружении? Но больше всего Найджелу не давало покоя другое – почему замечание об отсутствии Элизабет породило в этих людях такие острые и странные эмоции? Все ясно, на балаганных подмостках – комики всех сортов и расцветок, и у Найджела возникло чувство, что случай с Царапкой отодвинулся на задний план.

Найджел обладал даром, свойственным скорее женщинам, – активно участвовать в беседе и при этом позволять своему вниманию сосредоточиваться на совсем иных вещах. Хотя сейчас он был настороже и следил за остальными обедающими, у него все равно получалось поддерживать с миссис Ресторик связную беседу. Как только Найджел сумел освободить ее образ от начального сходства с миссис Ристалик, он обнаружил в ней самой много интересного. Тут царствовал позитивный американский снобизм, намного более сговорчивый, чем его негативная противоположность – снобизм английский, потому что первый всегда шел от неутомимого желания познать что-то новое.

– После обеда нам лучше всего подняться в комнату Епископа, – говорила она, – вам же наверняка понадобится воссоздать картину преступления, мистер Стрэнджвейс.

Остальные поддержали эту мысль легким одобрительным смехом, но выражение ее сапфирно-голубых глаз вмиг заставило Найджела насторожиться. «Хоть бы узнать, что она сейчас имела в виду, – раздумывал Найджел. – Разве так говорят о взбесившемся коте? Вслух же он ответил: