Дело государственной важности - [6]

Единственное, что ему не понравилось, — это перспектива действовать в «тандеме». Когда в Портовой службе ему сказали, что в пражской операции участвует женщина, и вдобавок очаровательная, Бертгольд едва сдержался, чтобы не поморщиться. Он не был женоненавистником, однако отрицал за дамами, пусть и очаровательными, профессиональные способности к агентурной работе. Кроме того, он любил действовать в одиночку, что, как считал, страхует от провала — в известных пределах конечно, — ибо провалиться можно по любой из миллионов причин, не поддающихся ни учету, ни предвидению.

Не улучшило Бертгольду настроение и то, что его не познакомили с досье помощницы. Кристман просто объяснил, что фрейлейн Эльзе Штилле неоднократно ездила в Чехословакию и превосходно знает местные условия. Где она сейчас? Там, в Праге. Она будет ждать Бертгольда в кафе «Табор» по нечетным дням недели с пяти до семи.

Практика умолчания, избранная Кристманом в отношении фрейлейн Эльзе, раздражала Бертгольда. При подготовке акции одним из условий была определенность, а со Штилле, навязанной ему Портовой службой, никакой ясности он не находил — ни в части биографии, ни в сфере ее обязанностей и прав. Кто она — помощница, связная между ним и местной ландесгруппой или недреманное око гестапо?

Впрочем, даже если и «око», Бертгольд был лишен права оскорбляться. Давно ли канул в Лету день — майский день 1934-го, — когда приказ Боле фактически перечеркнул все прошлые заслуги? Давно ли?..

Сейчас, когда Клауса Бертгольда вновь призвали под знамена, он готов был принять объяснение по поводу приказа амтслейтера — объяснение, данное Кристманом не прямо — обиняками, что, отстраняя Клауса от активной работы в АО, руководство готовило почву для будущей операции. Это могло быть приятной правдой — разведка испокон века практиковала «консервирование»; но могло быть и вуалью, за которой Бертгольд обязан был увидеть крючок, прочно удерживающий его на леске: грехи не забыты, прощение надо заработать. До разговора с Боле Бертгольд колебался в решении альтернативы; амтслейтер все поставил на места. Слово «бремя», завершавшее беседу, было произнесено не случайно. Бремя — груз ответственности, и не только за операцию, но и за прошлое. Только так и можно было понять Боле, заострившего внимание агента на ответственности, а не на награде, как это принято делать, провожая эмиссара в далекий и полный опасностей путь.

«Пусть так, — подумал тогда Бертгольд. — И все же это — мое крупнейшее дело. И не только мое. Просто — крупнейшее».

При этом он испытал прилив самоуважения и гордости.

Действительно, операция, разработанная АО, выходила за рамки простого разведывательного мероприятия и, если принять в расчет планируемый итог, перерастала в политическую акцию. Таким итогом должен был стать процесс над видными антифашистами, покинувшими империю после того, как рейхстаг 14 июля тридцать четвертого принял закон, запрещающий в Германии деятельность всех политических партий, кроме НСДАП.

Чехословакия была одной из стран, оказавших эмигрантам гостеприимство, и к тридцать пятому в Праге беглецам удалось создать комитеты, имеющие связь с нелегалами в рейхе, и наладить выпуск литературы. Клаусу предстояло внедриться в антифашистские круги, завоевать их доверие и убедить, что в Германии зреет антигитлеровский заговор, прекрасно подготовленный и имеющий опору не только среди членов распущенных партий, но и в самой НСДАП, где скрытые сторонники Дрекслера, Штрассера и Рёма, не выявленные гестапо, готовы к самым решительным действиям.

Бригадефюрер СС Вермке — второй по рангу после Боле куратор операции — потратил немало часов, отрабатывая с Бертгольдом детали. Во время одной из бесед он передал Клаусу список членов НСДАП, подозреваемых гестапо в оппозиционных настроениях, и предложил обратить внимание в первую голову на тех пятерых или шестерых, которые занимали довольно крупные посты в СС и СА.

— Вы можете, если понадобится, связать пражских деятелей с этими господами впрямую, — сказал Вермке. — В прошлом они не раз шарахались из стороны в сторону, а эти вот двое вышли из социал-демократической колыбели. — Он ногтем подчеркнул фамилии бывших социал-демократов, оба были штандартенфюрерами СС. — Рейхсфюрер СС Гиммлер имел с ними беседы и… словом, они знают, что к чему.

Бертгольд кивнул.

— Главное, во что бы то ни стало выйдите на Вельса, — помолчав, добавил Вермке. — В социал-демократическом ЦК он играет первую скрипку; он осторожен и встречается только с проверенными людьми, но сотрудники Кристмана все же установили — и, по-моему, точно, — что именно через Отто Вельса и его доверенных ЦК наладил контакты с нелегальными функционерами в империи. Вас знакомили с материалами?

Бертгольд вторично кивнул: Кристман подробнейшим образом ввел его в курс дела.

— И вот еще что, — медленно, тщательно взвешивая каждое слово, прежде чем его произнести, сказал Вермке. — Кроме ЦК в Праге, где заправляет Вельс, в самой империи соци создали второй ЦК — нелегальный, во главе с Иоганном Штеллингом. У них, к известной выгоде для нас, имеются трения по многим вопросам, а в части тактики борьбы с нами оба ЦК ведут разные линии… Это козырь в ваших руках: имя Штеллинга, точнее, его мандат для переговоров с Вельсом. — Он сделал паузу, усмехнулся— тонко, самым краешком губ. — Здесь все в порядке, покойный вас не дезавуирует.