Дело Бенсона - [16]

Он как-то быстро и украдкой вздохнул, как будто хотел скрыть свои эмоции. Было очевидно, что он очень подвижный человек, хотя скрывал это за внешней пассивностью.

– Это хорошее предположение, майор, – сказал Маркхэм, делая пометку на обороте какого-то письма. – Я немедленно свяжусь с ним.

Ванс, который все это время безучастно смотрел в окно, неожиданно обратился к майору:

– А как насчет полковника Острандера, майор? Я несколько раз видел его в компании вашего брата.

Майор Бенсон сделал слабый неодобрительный жест.

– Простое знакомство. Он не представляет интереса. – Он повернулся к Маркхэму: – Я и не надеялся, что вы так быстро продвинитесь вперед.

Маркхэм вынул изо рта сигарету и задумчиво покрутил ее в пальцах.

– Я бы этого не сказал, – заметил он. – Я близок к тому, чтобы найти человека, с которым ваш брат обедал в четверг. И мне известно, что этот человек вернулся вместе с ним домой около полуночи. – Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше, и добавил: – Фактически мне больше не нужны доказательства. Тех, что у меня есть, хватит, чтобы предстать перед Большим жюри и требовать обвинительного заключения.

На мрачном лице майора мелькнуло выражение удивленного восхищения.

– Спасибо Богу за это, Маркхэм! – воскликнул он. Потом он потер свою массивную челюсть и положил руку на плечо окружного прокурора.

– Действуйте, Маркхэм! Если я вам понадоблюсь, я буду в клубе допоздна.

Он повернулся и вышел из комнаты.

– Майор слишком хладнокровен для человека, совсем недавно лишившегося брата, – заметил Маркхэм. – Впрочем, мир продолжает существовать.

Ванс зевнул.

– Почему? – пробормотал он равнодушно.

Глава 6. Ванс высказывает мнение (Суббота, 15 июня, 2 часа дня)

Некоторое время мы сидели молча. Ванс лениво поглядывал на Мэдисон-сквер, а Маркхэм задумчиво разглядывал портрет старика Питера Стюйвезанта, висевший над камином.

Наконец, Ванс обернулся к Маркхэму и сардонически улыбнулся.

– Знаете, Маркхэм, меня всегда удивляет легкость, с какой вы расследуете преступления. Вы находите отпечаток ноги, брошенный автомобиль или носовой платок с монограммой и немедленно начинаете носиться с нашими вечными ессе homo![16] Словно всех вас зачаровал какой-то волшебник. Неужели вы не знаете, что нельзя раскрыть преступление, пользуясь дедуктивными методами, основанными лишь на материальных ключах и случайных уликах.

Я думаю, Маркхэм был удивлен не меньше меня этой неожиданной' критикой, однако мы оба хорошо знали Ванса, чтобы понять, что, несмотря на его беззаботный и легкомысленный тон, за его словами скрывается серьезная цель.

– Будь вы адвокатом, вы бы отбрасывали все доказательства преступления? – покровительственно спросил Маркхэм.

– Многозначительное замечание, – холодно сказал Ванс. – Это не только бесцельно, во и опасно… Самая большая вина ваша в том, что к каждому преступлению вы относитесь с непоколебимой уверенностью, что его совершил дурак. Неужели вам ни разу не приходило в голову, что если тот или иной ключ видит детектив, то его в равной степени видит и преступник, и он его либо прячет, либо уничтожает, если не хочет быть пойманным? И неужели вы ни разу не задумывались, что у любого мало-мальски умного человека, который задумал совершить преступление в наши дни, ipso facto[17], хватит ума, чтобы выполнить свою цель и сфабриковать улики, ведущие к другому? Ваш детектив никак не может согласиться, что внешняя картина места преступления может быть обманчивой или что ключи подброшены с тем расчетом, чтобы навести след на другого человека.

– Боюсь, что мы наказывали бы небольшое число преступников, – с иронией сказал Маркхэм, – если бы игнорировали улики, неоспоримые обстоятельства дела и выводы.

– Видите ли, Маркхэм, в этом ваша фундаментальная ошибка. Каждое преступление засвидетельствовано посторонним, как любой акт искусства. Тот факт, что никто не видел преступника или художника, которые делала свою работу, целиком нелогичен. Современный следователь ни за что не поверит, что Рубенс нарисовал картину «С крестом через пустыню» в кафедральном соборе в Антверпене, если он, например, по делу, был на дипломатическом приеме и поэтому не видел, как трудился художник. А такое заключение, мой дорогой друг, будет явно абсурдным. Даже если он придет к выводу, что в силу каких-либо причин художник не мог быть в этой стране, все равно он будет неправ. Почему? Да по одной простой причине: такую картину мог создать только Рубенс. Она носит отпечаток его личности и его гения – и только его одного.

– Я не эстет, – с легким раздражением заметил Маркхэм. – Я только юрист, и когда заходит речь о виновнике преступления, предпочитаю существующие и реальные доказательства метафизическим гипотезам.

– Дорогой мой, это ваше предпочтение и приводит вас к разным ошибкам, – заметил Ванс.

Он медленно закурил новую сигарету и выпустил к потолку струю дыма.

– Возьмите, например, заключение по данному делу об убийстве. Вы находитесь под влиянием неверного вывода, что вы, вероятно, знаете человека, который убил нашего Бенсона. Вы убедили в этом майора и сказали ему, что у вас много доказательств, которые дают вам возможность требовать обвинительного заключения. Несомненно, у вас в руках есть некоторое число улик, которые современный Солон может назвать убедительными. Но истина заключается в том, что вы понятия не имеете, кто в данном случае виновный. Вы ухватились за бедную девушку, которая к преступлению не имеет никакого отношения.