Дела земные - [7]

— Ну и горы, это же холм, — улыбнулся Чоро.

— Ты — настоящий киргиз, брат мой, — согласно кивнул ему Медер. — Ты воспринимаешь это холмом, потому что видел горы и повыше. Киргизы назвали это место ласково — Бозбелтек, Серый Комочек. Так что, дорогие мои, все зависит от того, как на это посмотреть. — Медер широко развел руками и, немного выждав, стал произносить первый тост: — Тебе сегодня двадцать один год, Сагынай, я хотел бы, чтобы еще трижды повторилось это и чтобы мы праздновали снова здесь. Вперед, друзья!

Все весело и дружно сдвинули чашки…

Потом были танцы. Медер и Сагынай подстраивались под юных однокашников, чтобы не нарушить «ансамбля». Бегали наперегонки, резвились, дурачились, прыгали — кто дальше, кидали камни — кто метче, и не заметили, как спустилась ночь.

Ночь стояла светлая, с крупными вызревшими августовскими звездами.

Они сидели рядом, прислушивались к ночной тишине. Близко паслись лошади, наверное, разбредшиеся из табуна. То там, то здесь похрустывали сочной травой, сытно пофыркивали, глухо тукали копытами, поблескивали гладкими боками под лунным светом. Иногда одна из них вскидывала голову и издавала короткое и покойное ржание.

Медер положил голову на колени сидящей Сагынай, он любил, когда она гладила своими ласковыми руками его жесткие волосы.

— А помнишь, ты читала стихи: «И через дорогу за тын перейти нельзя, не топча мирозданья», — задумчиво сказал Медер, словно размышлял вслух. — Это очень верно. Это так хорошо сказано. Есть же люди, которые всего одним предложением могут выразить необъятное.

Медер обнял Сагынай, стал целовать ее рассыпавшиеся волосы.

— Я соскучилась по тебе, — сказала тихо Сагынай, — день не увижу и уже скучаю. Все на тебя загадываю, приметам стала верить. Паучок с ветки спустится — значит, у тебя хорошие новости. А когда был дождь, я ехала в троллейбусе и гадала на капли дождя на окне: если они скатятся вниз и сольются в одну — значит, встретимся… День — это, оказывается, так много, когда каждую минуту думаешь о тебе. Целая вечность.

Медер держал ее руку в своих ладонях.

— Сагынай, я был счастлив в детстве, когда вот так же лежал на коленях матери. Я был счастлив, чувствуя ее ласковые руки. И теперь тоже.

Они молчали, молчали долго, трудно было вобрать и вместить в себя то огромное нахлынувшее чувство, что возникло в эти мгновения.

К костру подошли двое, бросили охапки хвороста, отогнали лошадь.

— Эй, вы, чего спите? Вас лошади съедят, да, — смеялась Дамира.

— Мы с ними разговариваем, шепчемся, — ответил Медер.

Чоро длинной жердью по ворошил в костре, растянулся на траве рядом с Медером. Было тихо, изредка потрескивали сучья в костре, да слышался приглушенный травой стук лошадиных копыт.

— Хочешь, стихи почитаю? — сказал Чоро брату.

— Читай, — сказал Медер.

Чоро читал медленно и тихо:

Я приду к тебе Млечным Путем,

Я приду к тебе Млечным.

Пусть снега,

Пусть бушует пурга

По галактикам бесконечным,

Пусть дороги Вселенной

Размоет дождем —

Я приду к тебе Млечным,

Я приду к тебе Млечным Путем.

— Это чьи стихи? — спросил Медер.

— Мои.

— А кому ты их посвятил?

— Пока никому, еще посвящу…

И опять они молча думали каждый о своем.

— Так ты у нас поэт, Чоро, а мы и не знали. Здорово, да… — удивленно произнесла Дамира.

— Счастливая, — сказала Сагынай.

— Кто? — спросил Чоро.

— Девушка, которой ты это посвятишь. — Сагынай, улыбаясь, посмотрела на Дамиру, та смущенно опустила голову.

— А почему именно девушка? — спросил Чоро. — Это может быть и друг.

— Да, может быть и друг, — охотно согласилась Сагынай. — У тебя есть еще стихи?

— Есть, но я их еще не написал.

— Ты молодец, Чоро, — его искренность и доверчивость располагали к себе Сагынай. — Ты их напишешь.

— Вряд ли, — добродушно усмехнулся Чоро.

— Такая ночь, или стихи писать, или сказки слушать, да, — по-детски чистосердечно заключила Дамира. — Расскажите сказку, — обратилась она к Медеру.

— О-о, слабоват я в сказках. В детстве я очень любил их слушать и приставал к маме. И она всегда рассказывала одну и ту же сказку. Отец говорил, что скоро эту сказку начнет рассказывать наша дворняжка, вислоухая Кумайык. А мне не надоедало слушать ее и отцу тоже, хотя он часто бурчал.

Дамира и Чоро придвинулись ближе к Медеру и накрылись одной курткой.

— А сказка была об аленьком цветочке. Голос мамы такой добрый и ласковый, а слова в сказке такие ясные, что на глаза наворачивались слезы. Тогда мне казалось, что ее придумала мама. И запомнил я на всю жизнь, как дочь просит отца привезти из далекого края не изумрудного шелка, не хрустальные башмачки, не заморскую невидаль, не алмазы и золото, а всего лишь аленький цветочек… — Медер немного помолчал. — И в самом-то деле, не дороже ли всего на свете аленький цветочек, зеленая трава, журчащая речка, горный воздух? Если не подумать над этим, то может настать такой день, когда ни за какие блага, ни за какие изумруды не придется держать в руках аленького цветочка…

— Твой брат одержим, — произнесла Сагынай.

В темноте Чоро не видел ее лица, но по голосу чувствовал, что она улыбается.

— Даже сказки он ворожит по-особому, как геофизик.

— Сказка — ложь, да в ней намек, — оправдывая себя и соглашаясь с Сагынай, сказал Медер.