Декоратор - [47]

С дизайнерами я не общаюсь никогда. Назвать их коллегами язык не поворачивается, поскольку коллегиальность в наших кругах не практикуется, я, по крайней мере, не встречал её. Все ревниво следят за всеми и не упускают шанса сунуть нож в спину. Плюс я страшно разочарован их вопиющей серостью. Заговоришь с автором идеи, поразившей твоё воображение, восхитившей тебя, а сей субъект в состоянии разве выдавить из себя «круто» или «прикольно» в качестве исчерпывающего комментария. Языком дизайнеры не владеют. Обходятся тем, что «кишкой чуют» — ещё одно их словечко. Само собой, восхищаться и поражаться таким собеседником долго невозможно, каким бы гением он ни был. В одном человеке умещается строго ограниченное число талантов. С продуманной жизненной философией сложнее, в поисках богатых ею оригиналов придётся — как минимум! — отправиться за границу. Так что если мне иной раз повезёт на захватывающую беседу на тему дизайна, значит, собеседник не из нашего круга.

Поводом сегодняшнего ужина втроём стало то, что Ульрик только что разбежался со своей подружкой, вернее, она от него сбежала. Из-за того, что Катрине знакома с беглянкой, Ульрик уже несколько недель звонит нам в любое время суток, желая разжиться советом, как залучить даму обратно. Поскольку Катрине постоянно в разъездах, то вести эти беседы приходится, к несчастью, мне, а для Ульрика Йессена проболтать пару часов — пустяк. Он обращается с телефоном почти как женщина. Слава богу, трагедия устремилась к катарсису— упоминание об Аманде, его бывшей, под запретом, хотя он иногда проговаривается.

Ульрик цедит кофе латте из высокого стакана, как это модно теперь в Осло. Лично я считаю это нарушением порядка — молоко сервируется на завтрак. И в столице потребляется в основном мигрантами. Но по сравнению с ситуацией месячной давности кофе латте безусловный прогресс, тогда Ульрик приступал к пиву в полдень, и обсуждать с ним столь сложные материи, как архитектура, смысла не имело.

Катрине углубилась в субботнее приложение к «Дагбладет», нашу беседу она игнорирует.

— Не знаю, — говорит Ульрик. — Я бы назвал что-нибудь от Фрэнка Ллойда Райта, «Дом над водой», например, но я не видел их своими глазами.

— Это обязательное условие, я считаю. Одно дело — картинка, и совсем другое живое пространственное ощущение предмета.

— Согласен. Тогда я ещё подумаю.

— Мой фаворит стоит в Барселоне.

Ульрик делает большие глаза. И я понимаю, что он идёт по ложному следу.

— Ты же не хочешь сказать Гауди? Честно говоря, я бы никогда о тебе такого не подумал. Casa Mila?

Барселонцы дали Casa Mila называние «La Pedrera», что означает «Каменная громада». Дом был построен в Эщампле в 1909 году как доходный. В этом районе с середины прошлого века селился истеблишмент. Поэтому здесь сконцентрированы все самые потрясающие творения «модерна», как называют его каталонцы (хотя в норвежской традиции модернизмом считается нечто другое). Барселонский «модерн» — а это, помимо Гауди, ещё и Доменеч-и-Монтанер, и Пуич-и-Кадафалк, — клубок стилей, самым заметным из которых остаётся доведённый до крайности, пользуясь норвежскими терминами, «югенд».

— Гауди мне нравится, — отвечаю я, — и Casa Mila здание необыкновенное. Ты был внутри? Все комнаты роятся вокруг двух основных помещений, ни единого прямого угла. Чудо. Фасад я бы назвал кошмарным, но внутри и вкус, и нега. Хотя дом похож на восковую фигуру, забытую на жаре.

— Но ты имел в виду не Casa Mila? И вообще не Гауди?

— Нет. Более того, речь не идёт ни об испанском, ни о каталонском архитекторе.

Ульрик в замешательстве. Это видно. Он задумчиво качает головой.

— Павильон Миса ван дер Роэ, он справа по курсу, если подниматься от Дворца конгрессов на Монжуик.

— Мис?! Это больше в твоём стиле. Хотя мне не совсем по зубам, признаюсь. Мне кажется, я встречал упоминание об этом доме в путеводителях, но живьём его не видел.

— Это не дом в обычном понимании. Именно павильон. Причём не подлинник. Настоящий павильон снесли после Всемирной выставки 1929 года, а этот реконструировали в 1986 году, к столетию Миса ван дер Роэ. И реконструировали так себе — к примеру, сегодня невозможно сделать крышу из стекла того качества, которым пользовался Мис. Поэтому оптические характеристики нарушены.

— Крутейший функ, — острит Ульрик, попивая свой детский завтрак.

От словечка «функ» у меня сводит скулы.

— В этом вся соль. Павильон считается одной из вершин функционализма, но на самом деле в классическом понимании этого слова не является функционалистским. Ведь какая у павильона функция, что это вообще за тип сооружения? Мис не знал ответа на эти вопросы и построил то, что ему захотелось. В некотором смысле павильон — прощание Миса с каноническим функционализмом, в той мере, в какой он вообще может быть к нему приписан. Он был молчаливым противником и готовых модулей, и поточного производства зданий по промышленной схеме, а это основа основ немецкого функционализма, адепты которого мечтали о дешёвом, практичном и светлом жильё для пролетариев — вот их идеал. Миса хватило на два таких дома, потом — баста. В Барселонском павильоне внутренние перегородки из оникса, там мраморный пол и никаких следов практичности. Во всяком случае, о решении насущных проблем раб-класса двадцатых годов речь не шла наверняка.