Декабристы - [155]

«Шумно и бурливо, – рассказывает М. Бестужев, – было совещание накануне 14 декабря в квартире Рылеева. Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения, слова без дел, за которые многие поплатились, не будучи виноваты ни в чем, ни перед кем. Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского…

Зато, как прекрасен был в этот вечер Рылеев! Он был нехорош собой, говорил просто, но не гладко, но когда он попадал на свою любимую тему – на любовь к родине – физиономия его оживлялась, черные как смоль глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава, и тогда бывало, не устанешь любоваться им. Так и в этот роковой вечер, решивший туманный вопрос: «To be or not to be». Его лик, как луна, бледный, но озаренный каким-то сверхъестественным светом, то появлялся, то исчезал в бурных волнах этого моря, кипящего различными страстями и побуждениями. Я любовался им, сидя в стороне подле Сутгова, с которым мы беседовали, поверяя друг другу свои заветные мысли. К нам подошел Рылеев и, взяв обеими руками руку каждого из нас, сказал: Мир вам, люди дела, а не слова! Вы не беснуетесь, как Щепин или Якубович, но уверен, что сделаете свое дело».[613]

«Все из присутствовавших (на последнем собрании), – рассказывает другой современник, барон Розен, – были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех и только один из всех поразил меня совершенным самоотвержением; он спросил меня наедине: «Можно ли положиться наверное на содействие 1-го и 2-го батальонов нашего полка?» – и когда я представил ему все препятствия, затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал мне: «Да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды». Еще теперь слышу звуки, интонацию: Все-таки надо. То сказал мне Кондратий Федорович Рылеев».[614]

Это смутное состояние духа Рылеева, накануне решительного шага – состояние, идущее вразрез с общим приподнятым, экзальтированным настроением, в каком он находился на совещаниях, отметил и Н. Бестужев: «Лучше быть взятым на площади, – говорил Рылеев, – нежели на постели. Пусть лучше узнают, что мы погибнем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали». «Судьба наша решена, к сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется».[615]

Рано поутру 14 числа Бестужев пришел к Рылееву и они вместе пошли на площадь.[616]

Опасения Рылеева оправдались, и на площади его ожидало полное разочарование; впрочем, он на самой площади оставался очень недолго. «14 декабря, прежде присяги, – показывает он, – был я у ворот Московского полка вместе с Пущиным, но в роты не входили мы и ни одного офицера, ни солдата не видели; приезжали же узнать, что делается. Потом проезжали мы мимо Измайловского полка к казармам Экипажа, но после возвратились на мою квартиру. После сего я еще ездил к лейб-гренадерским казармам, но, не доехав до них, встретился я с Корниловичем и, узнав от него, что Сутгоф со своей ротой уже пошел на площадь, воротился. На площади же, увидев безначалие и неустройство, отправился искать Трубецкого и уже не возвращался». С этим показанием согласно и то, что рассказывает И. Пущин. Он говорит, что он и Рылеев приехали утром на сборное место, но, не нашедши там никаких войск, отправились в казармы Измайловского полка. Встретили они по дороге мичмана Чижова, который их уверил, что никакая попытка поднять Измайловский полк не может быть удачна. Они возвратились тогда вспять, и на этот раз нашли на сборном месте двух Бестужевых и Щепина впереди солдат. Пущин примкнул к ним, а Рылеев сказал, что он отправится в Финляндский полк, и потом никто его уже больше не видел. «Рылеев, – говорит Пущин, – был всегда готов служить тайному обществу и словом и делом, но в решительную минуту он потерялся, конечно, не из опасения за свою жизнь».[617]

Барон Розен толкует, впрочем, несколько иначе эту суетливость Рылеева. «Рылеев, как угорелый, – говорит он, – бросался во все казармы, ко всем караулам, чтобы набрать больше материальной силы, и возвращался на площадь с пустыми руками». «Ему незачем было долго оставаться на Сенатской площади, потому что он деятельнее всех других собирал силы со всех сторон, искал отдельных лиц, не явившихся к сборному месту. Он только не мог принять начальства над войском, не полагаясь на свое умение распорядиться, и еще накануне избрал для себя обязанность рядового».[618]

Быть может, Рылеев, действительно, старался собирать если не силы, которыми он не располагал, то отдельных лиц,[619] но во всяком случае на площади не играл никакой видной роли.

Стал ли он на некоторое время в ряды солдат, с сумой через плечо и с ружьем в руках,[620] как он хотел;[621] отходил ли он в сторону, чтобы приветствовать Н. Бестужева первым целованием свободы и сказать ему, что последние их минуты близки,