Декабристы - [118]

Иван Пущин. В обществах давно, прежде был весьма рассудителен и говорил, что начинать прежде 10 лет и подумать нельзя; что нет для того ни людей, ни средств. В бытность мою в Москве (в мае) он повторял то же самое. Но, послышав о смерти Государя Императора, тотчас приехал в Петербург и уже говорил наравне с другими, что такого случая упускать не должно. Привез и конно-саперного брата своего, который сказал, что он говорил с вахмистром и эскадрон вывести можно. Но накануне сказал, что люди идут в караул и потому он приведет только человек сорок пеших. В день действия сего последнего не видал; но Иван Пущин был на площади, ободрял солдат и даже когда никто не принял команды, он взял это на себя, сказав солдатам, что служил в военной службе. В то время, как он говорил, что надобно еще подождать темноты, что тогда может быть перейдут кой-какие полки на нашу сторону – осыпали нас картечами, народ смял фронт, солдаты рассеялись и несмотря на наши усилия их остановить, увлекли всех в бегство.

Штейнгель. Действиями не помогал – но мнения был того же, что и другие. Не помню, он или Булатов сказал, что если теперь невозможно, то в Москве удобный случай в день Коронации будет. Это мнение не имело никаких продолжений, ибо решено было здесь начать, и только показывает, что он неискренне желал начала. В день 14 д. на площади не был.

Князь Одоевский. Принят мною с прошедшей зимы; но по пылкости своей сошелся более с Рылеевым и очень ревностно взялся за дело. Так как осенью ничего не предвиделось, то он и уехал на 4 мес. в отпуск, и мы очень удивились, когда он в первых числах декабря явился в Петербург. В это время я видел его раза два мельком, и он очень радовался, что пришло время действовать. Накануне стоял он в карауле и потому не успел передать мне своих офицеров, отчего ни одного из них на площади не было. К каре прискакал он верхом, но слез, и ему сейчас дали в команду взвод для пикета. Стоял он тут с пистолетом – более его не видал.

Каховский. Мне не очень нравился, ибо назначался для нанесения удара. Я хотел удалить его и, видя, что он надоел Рылееву своими вопросами: кто тут замечательные люди? подстрекнул его и довел до того, что Рылеев отказал ему от общества. Но потом как-то они помирились. Он сносился с лейб-гренадерами. В день 14 д. заезжал ко мне в Моск. полк, потом я увидел его на площади без шинели, и он сказал мне, что насилу ушел из Гвард. экипажа. Тут он взял у меня пистолет, потом отдал и взял опять перед приездом гр. Милорадовича. После, помнится, он просил у меня патрона. Когда Сутгоф привел роту, он сказал: «Каков мой Сутгоф?» потом уже я его потерял из виду.

Сутгоф. Я узнал его в конце ноября. На другой день известия о смерти он сказал, что говорил с ротой и что она на все готова. Он напомнил Рылееву о Булатове, привез его к нему и требовал, чтобы тот поднял полк. 14 декабря он привел роту, а Панов и полк. Больше о них не знаю.

Булатов. Принят Рылеевым на последних днях перед происшествием. Мне не удалось сказать ему и двадцати слов. Когда я спросил у Рылеева, зачем же он не едет в полк, а хочет его на площади ждать – он ответил: «Нельзя же ото всех всего требовать, довольно того, что он разделяет наше мнение и будет действовать славно». На ночь 14 декабря он заехал проститься и сказал, что благословил своих малюток – у нас навернулись слезы, а он поехал к Якубовичу. У каре не был.

Арбузов. Уверительно не знаю, был ли он принят в общество, но все мнения с нами разделял и очень горячо и сказал, что он за свою роту ручается. Накануне мы с Якубовичем были у него и уговорили не присягать Пущина. Впрочем, он сделал это нехотя, и был немного навеселе. Тут были двое Беляевых, и потом Бодиско. Из них настоящие намерения знает только Арбузов. Про действия его 14 декабря неизвестен.

Глебов. Что он член, я узнал только на площади; он тут очень суе тился. Кажется, у него был пистолет.

Гр. Коновницын старший имел поручение вместе с Искрицким наблюдать за движениями в полках, чтобы вдруг начать, если где поднимется один. Он был на площади, и я послал его к лейб-гренадерам сказать, что мы уже на месте. Искрицкий у каре не был. А меньшой гр. Коновницын сказал накануне, что он вырвет пальник, если станут приказывать стрелять по нас, сколько я знаю, он членом общества не был.

Я. Ростовцев был членом общества и приятель Оболенского, был раза два у Рылеева, когда многие из наших приезжали. За 3 дня я видел его во дворце и сказал ему, что дело доходит до палашей, и он промолвил, чтобы часовые слышали: да палаши – хороши. В тот же день узнал я, что он писал письмо к ныне царствующему Императору. Сначала он обманул Оболенского, сказав, что будто бы Николай Павлович журил его за какие-то стихи, а потом отдал и письмо, но настоящее ли, мы сомневались, и это еще более придало нам решительности.

Якубович, хотя и не был членом общества, но обо всех мерах его узнал с 27 ноября и все это время говорил с жаром в нашем смысле и воспламенял колеблющихся. Однако же, по странному его поведению в день 14 декабря я имею причину думать, что в нем было более хвастовства, нежели храбрости. Он встретил Московский полк у Красного моста, потом был на площади и сказав мне, что у него голова болит, исчез. Мы изумились, когда он явился парламентером и больше я его не видал.