Декабристы - [40]

Должность, которую занимал Юшневский до ареста, делала его исключительной фигурой среди заговорщиков. Это прекрасно понимало начальство 2-й армии. После ареста генерал-интенданта Витгенштейн постарался замести следы его деятельности, несмотря даже на то, что большинство документов Юшневский успел уничтожить сам. В начале января 1826 года ведомство генерал-интенданта спешно убрали из Тульчина и перевели в город Брацлав, подальше от штаба. При этом Витгенштейна не остановил даже тот факт, что еще в 1823 году Абакумов советовал убрать из Брацлава все подведомственные интендантству учреждения, поскольку невозможно было ручаться за их безопасность^{279}.

Если бы была расследована подлинная роль генерал-интенданта в подготовке восстания, эта мера вряд ли помогла бы и Юшневскому, и самому Витгенштейну Генерал-интендант неминуемо был бы казнен, а командующий в лучшем случае лишился бы должности. Но поскольку Пестелю удалось увести следствие от штаба 2-й армии, Юшневский превратился в одного из многих участников движения, причем далеко не самого активного. «Что же касается в особенности г-на Юшневского, то он всё время своего бытия в Союзе в совершенном находился бездействии, ни единого члена сам не приобрел и ничего для общества никогда не сделал. Из всего поведения его видно было, что он сам не рад был, что в обществе находился», — показывал Пестель уже на первом допросе^{280}. Надо признать, что именно Пестелю Юшневский был обязан жизнью.

Правда, в экстремальных условиях следствия генерал-интендант тоже оказался «равен себе». Осторожный, опытный, не привыкший рисковать, Юшневский не отказывался отвечать на вопросы, но, ссылаясь на плохую память, своими показаниями ничем следствию не помог.

Так, например, когда ему предъявили показания нескольких участников заговора о том, что Южным обществом и им лично цареубийство было принято как «способ действий», он отвечал лаконично: «Подтверждаю, но не могу припомнить». На прямой же вопрос о «плане 1-го генваря» Юшневский отговорился полным неведением. «Впрочем, — добавил он, — единогласное показание стольких лиц одного со мною общества наконец рождает во мне недоверчивость к слабой моей памяти и заставляет думать, что я забываю действительно мне сказанное»^{281}.

И при этом генерал-интендант вдруг «припоминает» деталь своей биографии, относящуюся к периоду до его вступления в заговор: он был определен в Коллегию иностранных дел именно «5-го генваря 1805 года»^{282}. Вряд ли кто-нибудь из других подследственных с такой точностью помнил даты своего послужного списка.

Однако этой «избирательностью» памяти Юшневского следствие не заинтересовалось. Император явно не хотел делать его главным действующим лицом процесса. И потому следователи вполне удовлетворились следующим его показанием: «Я клянусь всем, что драгоценно для человека, клянусь счастием моего семейства, что Пестель, который большею частию действовал без моего ведома и совещания, который лично со всеми знаком, который знает все связи, имена действующих лиц и все обстоятельства — один может дать всему удовлетворительное объяснение»^{283}.

Тридцатого июня 1826 года Верховный уголовный суд большинством голосов вынес Павлу Пестелю и еще четверым заговорщикам — Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаилу Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому — смертный приговор: «…за преступления, сими лицами соделанные, на основании воинского устава (1716 года) артикула 19 казнить их смертию, четвертовать». Пять дней спустя вина Пестеля была конкретизирована. «Главные виды» его преступлений состояли в том, что он «по собственному его признанию, имел умысел на цареубийство, изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к совершению оного, умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием исчислял всех ее членов, на жертву обреченных, и возбуждал к тому других, учреждал и с неограниченною властию управлял Южным тайным обществом, имевшим целию бунт и введение республиканского правления, составлял планы, уставы, конституцию, возбуждал и приуготовлял к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к распространению общества привлечением других»^{284}.

Давно замечено, что приговор руководителю «южан», составленный знаменитым государственным деятелем александровского и николаевского царствований Михаилом Сперанским, был неадекватно жесток. Конечно, Сперанский исполнял высочайшую волю, однако проявил немалую изобретательность: Пестель, в отличие от остальных четверых приговоренных к смерти, ни в подготовке, ни в ходе реальных восстаний не участвовал. По мнению А. Е. Розена, «осуждение Пестеля» было «противно правосудию», а Н. И. Тургенев утверждал, что «правительство» осудило руководителя «южан» «не потому, что он совершил некое политическое преступление, а потому, что его считали самым влиятельным из тех, кто, по мнению властей, должен был принимать участие в тайных обществах»^{285}.

«Чтобы возместить недостаток важного обвинения в непосредственном участии в мятеже, Сперанский, составляя обвинительный акт, постарался оттенить сугубую виновность Пестеля по другим пунктам обвинения. Он утверждал, что Пестель не только “умышлял на истребление императорской фамилии”, но и “с хладнокровием исчислял всех ее членов, на жертву обреченных”. Он утверждал далее, сознательно допуская преувеличение, что Пестель управлял Южным тайным обществом с неограниченной властью», — писал в начале прошлого века историк Н. П. Павлов-Сильванский, первый биограф Пестеля