Декабристы - [38]

.

Но с военной точки зрения поведение полковника было безупречным. В середине декабря 1825 года шансов на победу у заговорщиков не было; для осуществления своих планов полковнику не хватило всего двух недель.

Прежде всего, начавшиеся аресты уничтожили важнейший для успеха восстания фактор внезапности. Высшее военное командование было оповещено о готовящемся перевороте, а значит, приняло меры для его предотвращения. Поручик Павел Бобрищев-Пушкин показал на допросе, что после ареста Пестеля о «плане 1-го генваря» «единогласно» заговорил весь штаб 2-й армии^{265}.

Сам Пестель в глазах многих офицеров очень быстро превратился из могущественного командира полка, любимца командующего, в преступника. И если раньше, подчиняясь приказу о выступлении, офицеры могли просто не знать, что этот приказ с точки зрения властей незаконен, то после начала арестов его незаконность была бы ясна всем. А это, в свою очередь, полностью уничтожало надежду на одномоментное выступление всей армии. Подготовленной к встрече с мятежниками наверняка оказалась бы и 1-я армия.

Кроме того, поход армии на столицу был назначен на январь. На эту дату ориентировались те, кто, собственно, должен был его подготовить: адъютанты, квартирмейстеры, провиантские и интендантские чиновники. И вряд ли у них всё было готово за две недели до срока.

Начинать же восстание без соответствующей подготовки означало для Пестеля возможность вновь обрести потерянную свободу, но стать при этом инициатором бесполезного кровопролития, гражданской войны. О своих колебаниях накануне ареста полковник откровенно рассказал на следствии: «Мне живо представлялась опасность наша и необходимость действовать, тогда воспламеняясь, и оказывал я готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смысле говорил. Но после того, обдумывая хладнокровнее, решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать, как то и сделал, когда в главную квартиру вызван был»^{266}. Это объяснение, видимо, следует признать исчерпывающим.

Юшневский был привлечен к следствию одновременно с Пестелем, 13 декабря. Именно тогда его допросил Чернышев. Арестовали же его двумя неделями позже, 26-го числа. В этот день генерал-интендант получил приказ главнокомандующего «немедленно сдать должность… а также все дела и казенные суммы генерал-провиантмейстеру 2-й армии 7-го класса Трясцовскому, дав знать о том от себя и комиссиям провиантской и комиссариатской»^{267}. Такая поздняя дата ареста объясняется просто: Витгенштейн до конца боролся за своего генерал-интенданта. Юшневский был взят под стражу только тогда, когда в руках у Чернышева оказались неопровержимые доказательства его виновности.

За время, прошедшее с момента первого допроса до ареста, Юшневский отдал лишь один приказ по тайному обществу — уничтожить «Русскую Правду», документ огромной уличающей силы. Приказ не был выполнен — преданные Пестелю молодые квартирмейстерские офицеры отказались это сделать. Они спрятали «бумаги Пестеля», а в Тульчине распустили слух, что документы уничтожены^{268}.

Конечно, тем самым квартирмейстеры оказали неоценимую услугу историкам. Но и для Юшневского, и особенно для Пестеля это обстоятельство стало катастрофическим. Оба южных директора, полагая, что «Русская Правда» сожжена, давали в начале следствия весьма уклончивые показания о ее содержании. Когда же текст был найден, Пестель уже не мог объявлять следствию, что для него всё равно, будет ли «верховная власть» «заключаться в самодержавном монархе, хоть в конституционном государе, хоть в избирательном или республиканском сословии»^{269}, поскольку стало понятно, что он — убежденный республиканец. И уже делом техники оказалось вырвать у него признание, что республика должна была быть введена путем цареубийства.

После того как «Русскую Правду» нашли, Юшневский тоже не мог больше вводить следствие в заблуждение, показывая, что в основе «конституции» Пестеля лежала идея монархии^{270}. Следователи выяснили, что генерал-интендант редактировал документ — его пометки остались на страницах «Русской Правды».

Пестель был доставлен в Петербург 3 января 1826 года, Юшневский — спустя четыре дня. И если на первых допросах в Тульчине оба южных директора отговаривались полным «незнанием» о тайном обществе^{271}, то в Петербурге им пришлось изменить тактику — начать давать признательные показания.

Ситуация, в которой в самом начале следствия оказался Пестель, была крайне тяжелой. Когда его доставили в Петербург, царь и те, кто исполнял его волю в Следственной комиссии, уже прекрасно понимали, что имеют дело с руководителем заговора. Следствие располагало множеством уличающих полковника показаний участников и Северного, и Южного обществ.

Николай I в мемуарах называл Пестеля «извергом»^{272} — и, видимо, с самого начала рассматривал его как главного обвиняемого. Южному лидеру пришлось отвечать за все преступления заговорщиков с самого начала существования тайных обществ. По свидетельству знаменитого духовника православных арестантов Петра Мысловского, «никто из подсудимых не был спрашивай в Комиссии более его; никто не выдержал столько очных ставок, как опять он же».