Декабристы - [146]

.

Для непосвященных поступки Ледоховского выглядели нелогично, заставляли сомневаться в его адекватности. 30 декабря прапорщика отправили для освидетельствования в Каменец-Подольский, в военный госпиталь. Одновременно о его поступке было сообщено в Петербург, начальнику Главного штаба И. И. Дибичу. 14 января 1826 года в Тульчин пришел приказ о немедленном аресте Ледоховского и препровождении под конвоем в Петербург^{1053}. Через два дня его арестовали прямо в госпитале.

При аресте у Ледоховского отобрали адресованную Пестелю небольшую записку. В центре клочка бумаги находился эскиз надгробного памятника, который, по мысли прапорщика, должен быть установлен на его могиле, по краям — размышления о чести и бесчестье, о дружбе, о жизни и смерти. «Я был шалун, повеса, но никогда не делал подлостей»; «может быть, я недостоин Пестеля считать другом, но любить его никто не в силах мне запретить»; «лишить офицера чина — не есть лишить его чести, но сказать оф[ицеру], что он подлец, — есть лишить его чести навсегда», — писал Ледоховский^{1054}.

Восемнадцатого января из каменец-подольского госпиталя в штаб 2-й армии доставили свидетельство о состоянии здоровья прапорщика. Доктора, обследовавшие Ледохов-ского, опровергли версию о его сумасшествии, найдя только, что «воображение его чем-то весьма расстроено»^{1055}. Если бы свидетельство попало в Следственную комиссию, прапорщик вполне мог быть осужден наряду с другими деятелями тайных обществ. Надо отдать должное командующему армией Витгенштейну и начальнику штаба Киселеву — они этот документ в Петербург не отправили. Сохранившийся в делах 2-й армии, он отсутствует в следственном деле Ледоховского.

На следствии граф вел себя сдержанно. Он не раскрыл собственных отношений с полковым командиром, утверждал, что ничего не знал о тайном обществе, а свою явку с повинной объяснял тем, что «обязан личным спасением полковнику Пестелю»^{1056}. Ничего иного от Ледоховского следователи так и не добились. Пестель также не раскрыл своих отношений с прапорщиком. Подробно повествуя о своих политических идеях, планах и программе заговора, лидер Южного общества всячески пытался скрыть имена людей, которые помогали ему в подготовке революционного выступления, и имя Ледоховского в его показаниях не прозвучало ни разу.

Таким образом, никаких уличающих Ледоховского фактов в распоряжении следователей не оказалось. Версия о его сумасшествии устраивала всех, и 6 февраля 1826 года он был помещен в Петербургский военно-сухопутный госпиталь. Даже несмотря на то, что и тамошние врачи его сумасшествие не подтвердили^{1057}, Ледоховский не был осужден. 31 мая он был выписан из госпиталя и возвращен на службу. 4 июля его перевели из Вятского в Куринский пехотный полк, еще через два месяца — в 41-й егерский, а затем в Мингрельский егерский полк.

Капитана Майбороду в качестве поощрения за донос перевели в гвардию с тем же чином и наградили деньгами.

В. И. Штейнгейль писал в мемуарах, что после доноса Майборода «исчез в презрении»^{1058}. Понятно, что декабристам очень хотелось верить в подобный исход. На самом же деле доносчик никуда не исчезал, напротив, в 1830—1840-х годах был личностью заметной. Постдекабристская биография Майбороды оказалась весьма богата событиями.

Он храбро воевал: был участником Русско-персидской войны (1826–1828), штурмовал выстроенную английскими инженерами на Араксе крепость Аббас-Абад. За взятие Эривани Майборода получил орден Святой Анны 2-й степени (1828), а по итогам всей «кампании против персиян» — персидский орден Льва и Солнца (1829). Затем в 1831 году он, уже подполковник, принимал участие в подавлении восстания в Польше, отличился при штурме Варшавы. В 1832-м воевал против горцев в Северном Дагестане, за что был награжден еще одним орденом Святой Анны 2-й степени, на этот раз с императорской короной (1833). В 1836 году Майборода «в воздаяние отлично-усердной службы» получил орден Святого Станислава 2-й степени, в 1841-м «за отличие по службе» стал полковником. С июля 1841 года по октябрь 1842-го он командовал карабинерным князя Барклая де Толли полком, с октября 1842-го по январь 1844-го — Апшеронским пехотным.

Николай I не забывал Майбороду: в начале 1840-х годов стал крестным отцом его дочерей Екатерины и Софьи, по поводу рождения каждой из них счастливый отец награждался перстнем с бриллиантами. Очевидно, зная его жадность, Николай постоянно одаривал его деньгами, повышал в чинах^{1059}.

Однако за скупыми данными послужного списка кроется несладкая жизнь изгоя, отвергнутого сослуживцами, вынужденного скитаться из полка в полк, действительно жившего в презрении и так и не обретшего долгожданного покоя.

Судьба Майбороды, возможно, сложилась бы иначе, если бы жизнь не свела его с Иваном Павловичем Шиповым.

Имя Ивана Шипова (в 1825 году полковника Преображенского полка), как и его старшего брата Сергея (в 1825 году генерал-майора, командира гвардейской бригады и Семеновского полка), хорошо известно историкам-декабристоведам. Оба брата были близкими друзьями Павла Пестеля. Именно Пестель принял их в 1816 году в Союз спасения. Прекрасно знали Шиповы и других декабристских лидеров: учредителей первого тайного общества братьев Муравьевых-Апостолов, Никиту Муравьева, князя Трубецкого. Шиповы состояли и в Союзе благоденствия, являлись членами его Коренного совета. Более того, Иван Шипов присутствовал на петербургских совещаниях Коренного совета в начале 1820 года, предоставив для проведения одного из них свою квартиру. Как большинство участников совещаний, он голосовал за введение в России республиканского правления и активно обсуждал возможность цареубийства