Дефо - [88]

Конечно, Дефо был человеком своей эпохи, вполне обычным и даже подчас отсталым человеком, верившим в волю всеблагого провидения и в злую дьявольскую силу безо всяких кавычек, однако свою веру стремился он верифицировать настолько фактографически, что от такой проверки только шаг до разрушения всякой мистики. И ведь характерно, что одновременно с магическими историями писал он «Наставление виноторговцам», «Краткий очерк жизни шести воров» и «Очерк о литературе».

У Дефо не только нечистая сила подвергается практическому анализу, но так же, буквально на ощупь, как проверял он платье призрака в «Очерке о госпоже Вил», приближается он к святым и патриархам.

Нарушая веками установленную дистанцию, хочет он их рассмотреть вплотную, по-свойски. Святые очеловечиваются у него не в праведническом смысле, а прямо практическом, на страницах Дефо они живут мирской жизнью повседневных человеческих забот. «Наставление виноторговцам» написано тем же пером, каким в «Истории дьявола» дан следующий портрет: «Ной, усердный трудолюбивый человек, высадившись со всем своим семейством в богатых тучных долинах Армении или там где хотите, у гор Кавказа или возле Арарата, тут же приступил к делу, занявшись обработкой земли, выращиванием скота, сеянием хлебов, среди прочего и посадкой плодоносных деревьев. В том числе посадил он и виноград, из гроздьев которого стал, без сомнения, делать вино, какое, кстати, и до сих пор в тех краях делается, исключительное по качеству вино, насыщенное, сладкое, крепкое и на вкус приятное. Не могу пространно спорить с теми из критиков, которые все совершившееся в дальнейшем относят целиком за счет того, будто Ной не знал действия вина…»

Нет, со своей стороны, Дефо уверен, что наш праотец прекрасно разбирался в винах, но вмешался дьявол и… Дальше уж и мы не будем входить в сложные полемические вопросы библейской истории.

Эти книги Дефо интересны еще и автобиографически. Всю жизнь сопровождала его некая повседневная, бытовая демонология, коллекционировал он совпадения, казавшиеся ему знаменательными дни, даты и ситуации. Робинзон, например, удивляется, что родился на свет и был выброшен бурей на берег он в один и тот же день, 30 сентября – этот день, подозревают, мог быть днем рождения самого Дефо, и таких фаталистических примет в личной и всеобщей истории собрал он множество. Интерес Дефо к демонологии и ангелогии как бы раздразнил судьбу, и ему самому была доказана нешуточность провиденциальных сил.

Перед самим Дефо вдруг в самом деле возник некий «призрак». «Вероломный и презренный враг» – определил своего противника Дефо. Зная неробкий его характер, биографы долгое время не сразу могли установить, в какой стороне и на каком уровне искать этого врага. У него за долгую жизнь бывали разные противники. Многих боялся он, заискивал перед многими. Приходилось бояться, приходилось заискивать. Но ведь сколько раз бесстрашно вступал он в схватку, действуя и кистенем, и шпагой, и, конечно, пером. Отвага, как и дарование, – этих свойств в нем даже враги не отрицали. Чего же он испугался?

Учитывая его увлечения позднего времени, этого «врага» приписывали одной только игре фантазии, расстроенной возрастом и болезнями. Кроме того, свое пристрастие к таинственности Дефо еще и подчеркнул, сделавшись на склоне лет членом местной масонской ложи прямо там, в Ньюингтоне. «Собирались они в таверне „Трех корон“», – свидетельствует старожил.[28]

Высказывалось предположение, что рассказами об ужасном «враге» Дефо не столько обманывался сам, сколько старался обмануть других, подобно тому как прежде уезжал он из дома вроде бы в порядке бегства от долгов, а на самом деле – по заданию правительства.

Наконец выяснилось, что был это «призрак» из прошлого, действительно в платье, возможно, что и в шелковом. То была вдова его давнего кредитора, уже умершего, с которым Дефо расчелся, однако допустил оплошность, не совершив всех формальностей. Как только эта вдова предъявила свои претензии, он пробовал подать встречный иск, но закон в который раз оказался не на его стороне.

И Дефо, которому шел уже восьмой десяток, решил покинуть свой кров. Хотел избежать конфискации имущества, чтобы оставить все детям.

В этой ситуации биографы находят и много неясного. Тяжба со вдовой-кредиторшей тянулась три года – 1728–1731, и почему вдруг испугался он эту Мери Брук, которая даже и расписаться не умела?

В последнем из своих писем Дефо говорит: не вероломный враг, а собственный неблагодарный сын заставил его покинуть свой дом. Выходит, перевел все на детей, а ему указали на дверь? Какой-то король Лир. Вот что пишет Дефо: «Я поставил себя от него в зависимость, доверился ему, отдал ему в руки других своих, еще не обеспеченных детей, а у него не нашлось сострадания, заставил он мучиться их и свою несчастную умирающую мать, вынудил их побираться, просить милости у его дверей, когда сам он жил в полном достатке». Это Даниель-младший. Но кому письмо адресовано? Расчетливому и сентиментальному педанту Генри Бейкеру, тому, который предлагал Софи: «Примем яд и умрем в объятьях друг друга», а сам давал понять, что не отступится, пока не вытянет у Дефо все до копейки, и свадьбе до тех пор не бывать.