Деды и прадеды - [59]
Христина…
Тася встретила задумчивый взгляд Ульяны, и взгляд этот ей совсем не понравился. Она почувствовала какую-то особенную сдержанность, спокойствие, такое незнакомое, но такое узнаваемое. В Торжевке умели узнавать такие глаза, старая бабушка Серафима долгими вечерами рассказывала старинные сказки о таких вещах. Тася вскочила, застегнула ворот вышиванки, подошла к свекрови и забрала дочку. Отрешённые, безразличные глаза Ульяны не выразили ничего в ответ. Глухо, как будто слова раскрывали какие-то ржавые запоры сердца, Ульяна сказала:
— Она умрёт, — и повторила: — Она все равно умрёт.
Наутро пришел фельдшер. Грузный, пожилой, усатый, добрый и уставший дядька. Его густые чёрные усы пахли табаком, загрубелые, мозолистые руки оказались неожиданно ловкими и нежными, когда он осматривал слабевшую девочку.
Вася стоял рядом, такой ловкий, такой сильный и такой беспомощный при виде обморочной дочки. Тася подала вышитый рушник фельдшеру, что-то бормотавшему про недостаточное питание, рыбий жир и обтирания, но думалось ей о другом. Об отрешённом взгляде свекрови, о слащаво-нежной улыбке, с которой старая Христина брала на руки двоюродную праправнучку.
Фельдшер вышел на крыльцо, долго застёгивал непослушные пуговицы новенькой кожанки, попросил огонька, предложил Васе из своей коробки — «Казбек». Ещё, глянув на три золотые нашивки на Васиной гимнастёрке, спрашивал, на каких фронтах тот воевал, может, встречал… Оглянувшись на чистоту двора, он погасил цигарку о ладонь, подхватил чемоданчик и ушёл, пряча глаза.
Зосечка слабела. И спала, слабела, таяла.
Быстро организовать машину в Киев не было ни малейшей возможности, хляби дорог, разбитых в войну, могли довести до обморока не то что полуторку, но и «студебеккер». А самое тревожное было в том, что слабела девочка быстрее, чем можно было ожидать, её дыхание сбивалось, пульс еле-еле прощупывался. Бледность лица просто завораживала: девочка, день назад румяная и полненькая, с медно-рыжими локонами и смешными веснушками, кровь с молоком — сейчас казалась прозрачной, только голубая жилка на шейке тихо-тихо отмеряла её срок.
Прошло ещё полдня.
Зосечка лежала на руках Таси, пытавшейся дать ей хоть какое-то питьё. Но любимое козье молоко текло по губкам и подбородку, она чуть-чуть закашлялась, но пить не смогла. Рыжие кудри Зосечки слиплись от пота, удивительные глазки, крыжовенные — зелёные с карими, золотыми и синими крапинками — были полуприкрыты, дыхание было едва различимо.
Тася медленно оглянулась.
Васи не было. Она смутно догадалась, что его уже давно не было в комнатушке, но мысли не держались в оглушённом сознании, она не ощущала ни хода времени, ни что происходит вокруг, звуки долетали далёким эхом, грохот в висках нарастал, буравил коловоротом макушку, мышцы спины постепенно натягивались, сводили каменной судорогой лопатки. Она медленно, незаметно для себя распрямлялась, сидя, как изваяние, на Зосечкиной кроватке. Руки слабели, объятие ослабело, и обморочное дитя соскользнуло на её колени.
В топоровской округе Липовка — старый родовой хутор Добровских и Томашевских — считалась плохим, заклятым местом. Добровские давно перебрались в Топоров, а жить в Липовке остались Томашевские — двоюродная ветка рода по прабабе Ульяны.
Томашевские считались знахарями, старые люди старались не заходить в Липовку да и молодым не советовали. Людская память забыла все подробности одного тёмного события, но поговаривали, что Томашевские разорили и ограбили еврейское кладбище, даже приступки возле хат их были сделаны из гранитных могильных плит. Что старые евреи, собравшись однажды ночью на кладбище, молились старым богам, и проклятые Томашевские с тех пор стали вынужденными долгожителями. Все они жили долго, очень долго, лет до ста, почти все, и умереть не могли, и души их вечно разъедала борьба с этим и другим миром. Но считалось, что они умели «робить на зле», и время от времени какие-то пропащие души, не совладав с обстоятельствами жизни, прибегали к их услугам, чтобы призвать беду на головы врагов.
Христина Томашевская доводилась двоюродной тёткой Уле. Она казалась совсем древней маленькой старушкой, но пришла в Топоров своими ногами, очень чистенькая и аккуратная. Никаких вещей у неё с собой не было, не считая маленького узелка.
Странно, но от Христининой ссутуленной годами фигуры веяло какой-то особой, неуловимой повадкой. Видимо, потому, что движения её были аккуратны и точны — поговаривали, что когда-то она великолепно танцевала. Тихий и приветливый голос Христины был холоден и шелестящ, и когда она здоровалась с домашними, и когда тетёшкала маленькую Зосечку подбежавшую ей навстречу.
Христина несколько раз заходила в Васину комнатушку, говорила, что старым людям скучно целый день без дела, предлагала Тасе помочь по хозяйству, но Тася вежливо отказывалась, не понимая причину такого настойчивого участия…
Входная дверь распахнулась, ударилась о косяк. В комнатку к Тасе и Зосечке быстро вошли две насмерть уставшие женщины. Бабушка Серафима и совсем старая Текля, её мать, подбежали к Тасе и Зосечке.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.