Деды и прадеды - [58]
Её узлистые пальцы заблестели красным лаком горячей крови, этот жутковатый маникюр изукрасил морщинистые руки, которые ловко навивали искровавленные волосы на венчик собранных чёрных перьев.
Она на минуту замолчала. Присев на маленькую табуреточку возле верстака, старуха разглядывала свои руки, такие молодые в призрачном пламени свечи. Этот вид, казалось, завораживал её. Жесть рта размягчилась, и тонкая, всё более смелая, чувственная, наглая улыбка расцвела на сизых губах, блеснув великолепными белыми зубами. Эта молодая улыбка стирала грубую сетку морщин, изрезавшую лицо, указывала на давно ушедшую невероятную красоту. Выцветшие бледно-голубые глаза, утонувшие в глубоких глазницах, казалось, заискрились синевой.
Вдруг ветер дохнул из-под крыши и погасил свечу.
Старуха посидела какое-то время в полной темноте, потом нашарила коробок в кармане телогрейки, встала, сняла оплавившуюся горячую свечу. Снова жёлтый огонь заметался в руках, фитилёк разгорелся, и горячий воск быстрой струйкой потек по руке и застыл в морщинах, беспощадно прогоняя химеру, подчёркивая уродство вековой кожи.
Она посмотрела на сетку воска на тыльной стороне ладони, только оранжевые огоньки плясали в зрачках. Нежная улыбка погасла, ушла, жёсткая складка рта заняла своё привычное место, кривя злую усмешку.
И снова раздались мерные слова, размеренно сгущавшие мрак ночи. Резкая вонь сжигаемых перьев и ещё чего-то нечистого разнеслась по сараю, телёнок вздохнул и завозился в углу.
Всё закончилось.
Старуха раздвинула пучки трав, густо развешанные на жердях под низеньким потолком сарая, достала какие-то тряпки, щепкой собрала грязь, оставшуюся от сожжённого венчика, положила её в белый пакетик, стараясь его не касаться. Потом, уставшая и сгорбленная, завернула бумажку в ветошь.
Привычным движением, не глядя, она достала из бачка в углу пригоршню зерна и насыпала в перевернутую немецкую каску, служившую миской для птицы, посмотрела, хорошо ли закрыта загородка телёнка, посмотрела в его большие детские глаза и, вздохнув, погладила меж бугорков рогов.
Старуха подняла приготовленный узелок и вышла из сарая. Стожары заметно сдвинулись, синева на западе давно погасла. Звёзды горели по всему небосводу, бесконечные и безучастные. Старуха ещё раз вздохнула, поправила платок, закрыла дверь на клямку и пошла в дом, тихо бухая немецкими сапогами не по размеру.
Два дня спустя маленькая Зосечка слегла.
Двухгодовалая бойкая девочка, ручки и ножки в ниточках здоровья, затихла и перестала есть. Она спала уже полдня, бледнея и обмякая, будто в обмороке.
Смуглое лицо Таси почернело и заострилось. Она пыталась разбудить дочку, чтобы покормить, но рыжеволосая девочка только тихо вздыхала, приоткрывала потухшие глазки и снова засыпала, забываясь руках матери.
К вечеру вернулся из объезда района Вася.
Он сменил Тасю в ночном бдении, ходил с дочкой на руках по комнатке, раскачиваясь и бася флотские песенки, которые так любила слушать Зосечка. Мягкое тесто тела ребенка пугало его, неизвестность сжимала сердце, которое, пульсируя тревогой, начинало толкать пулю, оставшуюся после кёнигсбергского госпиталя…
Часа в три ночи пришла свекровь.
В сумрак комнатки, освещавшейся еле тлеющей пятилинейкой, она вошла легко, по-хозяйски. Комнатка, которую она выделила Васе, была переделанной кладовкой, где раньше всякая всячина хранилась. Всё внутри кололо глаз сиротской чистотой. На дощатом полу — ни соринки, цветки в горшках стояли на специальных досочках, которые приделал Вася к подоконнику, маленькая печурка была выбелена, посуда была накрыта вышитым полотенцем, вообще, вышивки было много — на подушках, на полотенцах, на занавесочке, которая закрывала маленькое оконце, прорезанное в стенке.
Ульяна взяла Зосечку на руки, подержала немного, посмотрела на спящую внучку. Потом глянула на Тасю, которая, сжав руки и закусив губу, смотрела на свекровь с её девочкой на руках. Слёзы душили Тасю, но природная годность заставляла держать голову прямо, только глаза блестели.
После того самого торжевского свидания, когда Вася забрал Тасю в Топоров, прошло уже два года.
Сколько бабьего злого услышала она от Ульяны за последние полгода, и не сосчитать.
Всякое было, всякое выстрадалось в послевоенное лихолетье, но та лють, подколодная ненависть, которая поселилась в Ульянином сердце после смерти нечаянно вернувшегося Валентина, в душе давным-давно схороненного, — казалось, всей ревностью, всей потерей отнятого счастья выцелили своей жертвой Тасю. Ну не смогла, не смогла, нет, не простила Уля молоденькой невестке возможность замужней жизни, женская ревность сдавливала Ульянино исстрадавшееся сердце, пепел седины стремительно покрывал Улины знаменитые медные косы, даже рождение маленькой Зосечки не помогло растопить лёд, навечно сковавший сердце Ули, ставшей одним мужем дважды вдовой.
А теперь, держа на руках маленькую внучку, она смотрела больше не на Зосечку а на Тасю, стараясь не видеть другие глаза — серые, прозрачные, призрачные глаза её двоюродной бабки. Неделю назад не выдержала Ульяна, ревность не давала ей дышать, и попросила Гната, чтобы заехал он в Липовку в родовой хутор Томашевских. И спустя пару дней пришла сама Христина.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.