Деды и прадеды - [57]

Шрифт
Интервал

Девушка оглянулась, увидела незнакомца, и что-то в его глазах будто ударило её током. Она подошла, вглядываясь в бледное, в испарине, лицо этого скрюченного старика.

— Добрий день!

— Здравствуйте.

— Ви до кого?

— Где Ульяна?

— Ольга Володимировна?

— Уля.

— Уля? — она вдруг поняла, что это было настоящее имя её свекрови. — Господи, а вы, вы… Ой, мамочки! Вы — папа Васи?

— Где он?!

— Да он тут, он живой, он только раненый был, он пришёл — живой! — закричала девушка. — Господи Боже ж ты мой, кто-нибудь!!!

Никогда Тасечка так ещё не кричала. На её крик прибежали соседи, и тихий, жгучий пожар новости побежал на дальнюю окраину села, пока какая-то женщина не влетела во двор, где Уля помогала своей приятельнице.

— Оля! Оля! Олечка!!! — кричала женщина на бегу. — Оля!

Та вышла. Женщина бросилась ей на грудь, крикнула: «Валентин!» — и упала в обморок.

* * *

Уля постояла, казалось, минуту, она непроизвольно вытерла руки о фартук, положила, что держала, на скамейку, посмотрела кругом, вниз, на сползавшую по забору женщину, и вдруг дикая, пульсирующая, ошпаривающая голову сила ударила ее изнутри.

— Ы-ы-ы!!! — зарычала, забилась Уленька в страшном припадке.

Бросилась она на улицу, бросилась к своему дому, босая, вдовий чёрный платок, столько лет ношенный, упал, косы расплелись, и летела она, измученная растерзанной судьбой, не бежала — летела, и косы её медной волной горели на солнце.

— Ы-ы-ы!!! — ревела она, и крик этот был такой силы, что все встречные, увидев фурию с огненными волосами, в панике шарахались к заборам, крестясь и вскрикивая от ужаса. Потом, оглянувшись, опомнившись, узнав, бросались за ней вслед, крича, размахивая руками, стучали в ворота соседей. Новые люди выбегали на улицу и бежали вслед Уле, бежали и кричали. И крик этот, волна эта катилась за Уленькой, как неудержимый прибой…

Тася бросилась в хату, взяла на руки полугодовалую Зосечку и вышла к Валентину, который, не в силах больше сдерживаться, вцепился побелевшими пальцами в заборчик, опустил голову и молчал. Он ждал. Ждал так, как не ждал все эти страшные годы.

Он поднял голову. Смуглая девушка подошла к нему, на руках держала рыжеволосую зеленоглазую девочку. Девочка прижималась щекой к Тасе и пыталась охватить пуговками глаз такого большого незнакомца.

Он узнал родные черты, но говорить не мог.

И тут бухнули ворота, крик звериный. Зверем диким, с криком птицы кинулась к мужу Уля и упала на колени, обняв его ноги. Сбежавшийся народ взвыл.

— Валентина! Валентина-а-а!!! — ещё рычала Уленька, — Валенти-на-а-а!

Он наклонился, поднял жену, поставил перед собой, стараясь разглядеть её сквозь слёзы, заливавшие глаза. Потом взял в руки её косы и стал целовать, целовать, целовать медную гриву.

И не видели они никого, и не слышали, и прошла вечность и один миг.

— Папа! — раздался крик. Во двор влетел Вася, сын. Потом Рая, потом Нина, и, как только собравшиеся люди видели их, подлетавших к отцу своему, вой — и женский, и мужской — набирал новую силу. И время остановилось.

* * *

А ещё через полтора месяца туберкулёз Валентина резко обострился. Сил у Валентина больше не было. Он лежал на печечке, которую для него соорудил Вася, и в полубреду все просил Тасю: «Тасечка, забери ребёнка!».

И вскоре умер.

Глава 11

Вся жизнь

Бездонное, искрящееся, безлунное полночное небо опрокинулось над спящей землей. На западе чуть синело воспоминание первого тёплого мартовского дня. Земля дышала ровным паром, который стелился по низинам, заволакивал кусты, извивался среди голых ветвей старого сада, целовал влажные стволы яблонь и груш, собирался испариной на соломенных крышах и, обрываясь, еле слышным перезвоном невидимых капель рассказывал бесконечную историю.

Тёплый ветер унёс в туман лёгкий скрип открывшейся двери. Из чёрного проема, чуть различим на фоне выбеленной верандочки, медленно двинулся неясный силуэт. Знакомой дорожкой, припадая к земле, сторожко останавливаясь через каждые несколько шагов, человек подошёл к скособоченному сараю. Шуршание, какой-то неясный приговор. Звякнула клямка накидного замка, тень скользнула внутрь.

Нагретый воздух, сонное шевеление и вздыхание телёнка, скрип и возня на насесте, шуршание в соломе. Эти обычные звуки не смогли заглушить тихое бормотание, своим неясным, странным ритмом заставлявшее шевелиться волосы на голове.

Лёгкий скрежет, зашипела спичка и осветила сморщенное старушечье лицо, сосредоточенное и спокойное. Из-под низко повязанного на лоб платка ясно и властно смотрели на пламя разгорающейся свечи серые прозрачные глаза. Жёсткий рот, как жестяной, кривился и дышал на мечущийся огонек, но не гасил его. Старуха примостила свечу возле верстака на жестяной круглый бак с орлом и свастикой. Огромная её тень летучей мышью заметалась в темноте сарая, высмеивая непонятные движения рук.

Старуха достала из-под верстака короткую барду, попробовала лезвие топора на ноготь, положила на колоду. Затем прошла в темноту, повозилась; в тишине раздался непонятный вздох. Держа привычным захватом задушенную чёрную курицу, она вошла в круг света, пристроила птицу на колоде и одним взмахом распластала бардой. Всё приговаривая и приговаривая, раскачиваясь и напевая, бормоча и всхлипывая, старуха что-то достала из внутренностей, положила на колоду. Затем вынула из-за пазухи мелькнувший белым маленький конвертик, достала из него маленький локон рыжих волос, захватила щепотью кровь с колоды и испачкала прядку.


Рекомендуем почитать
Пёсья матерь

Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.


Найденные ветви

После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.


Манчестерский дневник

Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.


Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.


Дневник инвалида

Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.


Разве это проблема?

Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.