Дедейме - [18]
Эрке знала, что мать давно несчастлива в браке. Жизнь с отцом была обязанностью, долгом, который она выполняла. Натан не скрывал, что Ханна не интересует его как женщина, и до нее то и дело доходили слухи о бесконечной череде любовниц мужа. Одной из них, она годилась ему во внучки, он подарил квартиру. Поначалу Ханна плакала и устраивала скандалы, но Натан грубо пресекал ее причитания. Не опровергая и не подтверждая слухов о любовницах, он бросал ей: «Это не твоего ума дела!» – и переставал с ней разговаривать, переставал давать деньги на расходы.
Ханна поначалу хотела уйти от мужа, но дети воспротивились и уговорили остаться, не делать глупостей и забыть. Ханна покорилась, но с тех пор вообще перестала следить за собой, оплыла, сбросила туфли и навсегда переобулась в старые тапочки. Все платья стали ей малы, а новых она не заказывала. Ее постоянной одеждой был халат, а из-под косынки выбивались седые кудри, которые она не считала нужным закрашивать.
Когда Эрке только пошла в школу, Ханна стала бабушкой: у старшего сына, Довида, родилась дочь. Забрав Шекер к себе на воспитание, Ханна опять стала «молодой матерью». Правда, на ее внешности это никак не отразилось.
Раз в неделю Эрке купала Ханну: поставив в ванную табурет, намыливала ее тело мочалкой. «Хор-хор», – просила Ханна, еще потри. Тело Ханны чесалось и зудело, и Эрке со всей самоотдачей пыталась сделать матери приятное. Но она не могла заменить ей любящего мужа. Эрке пыталась уговорить мать одеваться лучше, несколько раз приносила ей сделанные на заказ просторные туфли 42-го размера и красивые, но неброские бархатные, шерстяные и ситцевые платья. Ханна, казалось, была рада этим подаркам. Но убрав их в дальнюю комнату, она больше никогда к ним не прикасалась. Однажды Эрке провела в доме родителей генеральную уборку и увидела, что платья съедены молью, а обувь сжалась и потускнела от сырости. Больше Эрке не делала попыток сделать маму красивой.
Справа от входа был мужской стол, за которым каждый вечер ужинал и принимал гостей отец. Сейчас на нем стоял термос и недопитый отцом чай. Слева от входа был низкий – чтобы не мешать мужчинам смотреть телевизор – женский стол. Кровать отца стояла здесь же, в прихожей, и заслоняла собой запертую на замок дверь на второй этаж. Из двенадцати комнат в доме использовались только три, остальные были заперты и пустовали. На второй этаж ходить строго-настрого запрещалось, но иногда матери требовалось взять что-нибудь оттуда и она отправляла Эрке, потому что самой подняться ей было не под силу. В шести шикарных комнатах все было покрыто пылью, будто законсервирована роскошная жизнь, которой могли бы наслаждаться Ханна и Натан, если бы захотели. Лепнина на потолках, мебель из красного дерева, дорогие кинжалы и ковры ручной работы, все в золоте, серебре. В сервантах – коллекционный импортный коньяк и дорогие вина. В ванной – дорогая сантехника. Это был совсем другой мир, не тот, в котором родители привыкли жить. Они никогда не пользовались этой роскошью, а предпочитали довольствоваться малым.
Эрке пересекла прихожую и прошла по коридору. В маленьком закутке под лестницей, между кухней и туалетом, стояла кровать матери – прямо у входа в большой зал, где проводились зимние праздники.
– Дорогие женщины! – поднимал бокал сидящий во главе длинного прямоугольного стола Натан. – Вам огромный спасибо, что вы поздравили нас, мужчин, в честь наш праздник Красной армии и морского флота. Накануне будет ваша праздник. Мы в тройном размере вас поздравим. Сегодняшний вечер вы огромный дело сделали для нас. Поздравили нас, веселите нас. Вот большая Галя, маленькая Галя, Рая, Зоя, Эрке. Танцуют, нас приглашают на танцы. Это прелесть… это сверхпрелесть!
– Небывалая, – вставил слово Борис.
– Небывалая прелесть, – подтвердил Натан. – Спасибо вам!
– Папа этим тостом сказал, что то, что стол накрыли женщины – это прекрасно. Но папа говорит, что мы на Восьмое марта сами будем стоять у плиты, сами будем готовить обеды и сами будем накрывать столы! – добавил Борис.
– И сами будем кушать, – вставил слово Гарик.
– Наши внуки, дети! Дай бог им здоровья, чтобы мы видели их определены, или, как по-русски, я не могу сказать. Чтобы мы их определили, чтобы они жили, здравствовали, по стопам – как мы вели себя, так чтобы и они по стопам нашим вели себя. У нас в семье курящих нет, пьющих нет, любящих… Любить – это надо, без любви нельзя жить. Правильно я говорю? – Натан посмотрел на присутствующих. Все закивали: «Да, правильно!» – Вот. А в остальном плохой поведений у моей семьи, у моей породы нет. У меня пятьдесят-шестьдесят человек в семье и все они хороший семьянины, мои дети. Дай бог, чтобы они шли по такой традиций, по такой путь и жили-здравствовали.
Едва Натан произнес эти слова, как комнату наполнила музыка. Кто-то включил магнитофон, и дети хором запели:
Эрке на цыпочках пересекла зал и подошла к комнате Шекер, которая примыкала к нему с другой стороны. Дверь была приоткрыта, но не было слышно никакого движения. Очевидно, Шекер еще спит. Эрке заглянула в щелку: Шекер лежала на кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок, по ее щекам текли слезы. Когда Эрке открыла дверь, девочка вздрогнула.
«– Моя мама и красивая, и умная, и успешная. У нее было столько возможностей выйти замуж во второй раз! Но она этого не сделала, понимаешь, не сделала! Она не хотела, чтобы кто-нибудь, не дай бог, меня обидел. Моя мама из-за меня принесла свою жизнь в жертву, а я…Дарина посмотрела на сидящего напротив мужа и опустила голову. Антон кивнул и взял ее за руку, но Дарина тут же руку высвободила…».
«У Конрада Фольксманна, молодого человека тридцати шести лет от роду, в отличие от большинства его сверстников, была цель – стать канцлером Германии. Он уже не помнил, когда ему впервые захотелось этого: то ли когда он прочёл биографию Конрада Адэнауэра и захотел стать похожим на него; то ли когда он вместе с матерью вышел на уличную демонстрацию и, скандируя лозунги за объединение обеих Германий, прошёл насквозь их тихий городок Альтенбург, что к востоку от Лейпцига; то ли когда всего через несколько дней после демонстрации, в которой и он принимал участие, рухнула Берлинская стена, и он осознал, что и он может влиять на политическую жизнь страны…».
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.