Дед Мороз: этапы большого пути - [2]
Одновременно и, как кажется, независимо от создания в литературе образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» елкой и, подобно самой елке, первоначально заимствованный с Запада. Обычай устраивать елку, распространяясь с поражающей быстротой, переносится из столицы в провинциальные города, а затем и в помещичьи усадьбы, из состоятельных семей – в менее состоятельные, за счет чего охватывается все большее количество увлеченных ею людей. Расширяется и общественный статус праздника в ее честь: наряду с семейным торжеством, устраиваемым родителями для своих детей, в обыкновение входят праздники детской елки, на которые приглашаются дети родственников, знакомых и сослуживцев, а с 1860-х гг. – и елочные мероприятия в учебно-воспитательных учреждениях. В результате через 10-15 лет елка была совершенно освоена. Но, не имея в русском прошлом никакой идеологической опоры, она оставалась просто модным новшеством, полюбившейся «немецкой затеей», удовольствием, которое взрослые доставляли детям: «Деревцо, освещенное фонариками или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами, составляет отраду детей» (Северная пчела 1839: 1). На первых порах вопрос о смысле нового праздника не поднимался. Он встал перед устроителями детских елок: дерево, являющееся центром торжества, и праздник, получивший название по этому дереву, должны были получить и оправдание, и обоснование. Тогда и начали появляться произведения (в основном переводные), целью которых было создание елочной мифологии: елке приписывалось значение, закрепившееся за ней на Западе: она стала «Христовым деревом», символом «неувядающей, вечнозеленой, благостыни Божией».
Однако восторженное отношение к елке разделялось не всеми: ее не приняли приверженцы русской старины, защитники лесов (первые русские экологи) и – самое главное – православная церковь, увидевшая в ней обычай, занесенный с Запада (см.: Московский листок 1882: 2). Сопротивление церкви процессу христианизации елки вызывалось опасением, что по мере ее распространения рождественские праздники утратят религиозное значение. Поэтому неудивительно, что с середины XIX в., наряду с утверждением елки в качестве символа Рождества, намечается тенденция освобождения ее от сакральных смыслов, перенесения ее на «русскую почву», укоренения в русской жизни (см.: Душечкина 1999). Началась работа педагогов и детских писателей по формированию новой мифологии, где елке стал приписываться «исконный», народный (по существу же – псевдонародный) характер, приведшая к тому, что к концу ХIХ в. она «так твердо привилась в русском обществе, что никому и в голову не придет, что она не русская» (Розанов 1906: 152). Елка стала связываться не столько с Рождеством, сколько с Новым годом и зимой (став сезонным символом), а пространственно – с лесом, превратившись (вопреки ее восточнославянской мифологии) из дерева с преобладающе «смертной» символикой в «родины нашей питомицу скромную». В ходе ее переориентации «на отечественную почву» и произошло оформление образа Деда Мороза. Елочный миф, формирование которого растянулось на несколько десятилетий, создавался в процессе поисков удовлетворительных ответов на детские вопросы: откуда в доме берется елка, кто ее приносит, кто дарит подарки?
Ответ на первый вопрос привел к актуализации на празднике в ее честь образа зимнего леса, что тотчас же сказалось на елочных украшениях, среди которых появились снег, шишки, грибочки, всякое зверье и прочие лесные атрибуты. Одной из висящих на ней игрушек стал старик в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведенный в ранг главной елочной игрушки, был поставлен под елку. Именно такого старика в рассказе А. Круглова «Заморыш» видит мальчик, рассматривающий через оконное стекло елку в богатом доме (Круглов 1882: 1-2). Эта игрушка начинает использоваться и в оформлении витрин: «рождественские старики, обсыпанные инеем», стоящие в окнах кондитерских и игрушечных магазинов, превратились в обычное явление новогоднего городского пейзажа (Сальников 1888: 8; Мальский 1907: 4). На праздниках елки еще задолго до того, как вошло в обыкновение костюмирование детей, стали появляться ряженые старики, дублирующие стоящую под елкой игрушку: в одном из очерков для детей рассказывается о том, как «маленькую Катю <…> одели стариком с елочкой в руках и старика этого поставили на стол с игрушками» (Михайлова 1884: 28-29). Старики начали фигурировать также и в тех «грандиозных» представлениях, которые устраивались на елках в состоятельных семьях: «вдруг зала <…> осветилась красным огнем, и мы увидели старика, едущего на больших санях, запряженных медведем, с громадною елкою в руках. <…> Остановясь посредине залы, старик слез с саней и поставил елку на пол». В таких движущихся «фантасмагорических картинах», которые создавались посредством вырезанных из картона фигур (своеобразного кустарного кинематографа), старик являлся главным персонажем (Домбровский 1896: 10-12). Старик и елка постепенно становились обязательными и неразлучными атрибутами праздника.
Статьи сборника посвящены проблемам поэтики. Анализируются функции заглавия, цитаты, повтора, рассматриваются проблемы онтологии имени в художественном тексте, предлагаются интерпретации отдельных произведений и принципы реконструкции авторского мироощущения.Редакционная коллегия: доктор филол. наук Г. И. Богин, Ю. В. Доманский (ответственный секретарь), кандидат филол. наук Т. Г. Ивлева, Е. И. Суворова (секретарь), доктор филол. наук И. В. Фоменко (ответственный редактор).Рецензент: кафедра теории литературы МГУ им.
Книга доктора филологических наук Е.В. Душечкиной представляет собой первый в отечественной культуре опыт исследования истории и мифологии рождественской ёлки. Читатель узнает, как и где родился обычай ставить в доме ёлку и когда он пришёл в Россию, как праздновали Рождество и встречу Нового года наши предки, чем они украшали ёлку, как мастерили ёлочные игрушки, какие подарки дарили детям.Написанная на основе мемуарных, исторических и литературных источников, книга адресована самому широкому кругу читателей.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Китай все чаще упоминается в новостях, разговорах и анекдотах — интерес к стране растет с каждым днем. Какова же она, Поднебесная XXI века? Каковы особенности психологии и поведения ее жителей? Какими должны быть этика и тактика построения успешных взаимоотношений? Что делать, если вы в Китае или если китаец — ваш гость?Новая книга Виктора Ульяненко, специалиста по Китаю с более чем двадцатилетним стажем, продолжает и развивает тему Поднебесной, которой посвящены и предыдущие произведения автора («Китайская цивилизация как она есть» и «Шокирующий Китай»).
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.