Дебри - [63]

Она подождала; потом сказала:

— Но, наверно, тогда я этого не понимала. Ну, что он не мог сдержаться.

Она поглядела на чашку.

— Он подошел ко мне, — говорила она, — а я чую — убила бы, или ещё чего. Будь у меня винтовка или ещё чего. Он прошел мимо, будто меня там не было, прошел в дом. Я убежала в лес. И повалилась в траву. Как раз там, где в тот день нашла первые фиалки. Лежу и думаю — хорошо бы помереть. Дотемна пролежала. Потом вернулась.

— Огонь не горел. Я слышала, как он дышит и храпит. Даже не пожрал. Пил, пил из кувшина, пока не свалился. Валялся на полу, ну и пусть, думаю, валяется. Во как, думаю, тут бы и воткнуть в него ножик-то, пока не соображает. За то, что разбил чашку. Но не воткнула.

Она тронула, поправляя, фиалки.

— Так и не воткнула, — говорила она. — Легла в темноте на койку. Закрыла глаза. Но чуть погодя встала. Подложить ему что-нибудь под башку. И укрыть.

— Почему? — спросил он.

Она ошпарила его взглядом, таким же оправдывающим и гневным, как несколько минут назад. Потом сказала:

— Так я ж говорю. До меня вдруг дошло, что он просто не мог сдержаться. Не мог не разбить чашку.

Она помолчала.

— Есть вещи, которые невозможно выдержать, — добавила она.

Она нахмурилась, потом сказала.

— Я могла догадаться. Что он не сможет выдержать. Когда он умер...

Она замолчала. Поглядела на чашку, потом на холмик под чашкой.

— Кто? — спросил Адам.

Она подняла на него взгляд, в котором сквозил укор за его тупость, или забывчивость.

— Мальчик, — сказала она. — Ему было два года, и он умер.

Она смотрела на землю. Палец её опять заходил по краю чашки. Он слышал её дыхание. Мало того, он и свое слышал. Под сенью дуба померк полуденный свет.

— Он, — сказала она.

— Кто? — спросил он.

— Он, муж, — сказала она, — он не мог молиться за мальчика — за Джо его звали Джотам[37] — за то, чтобы он выздоровел. У него горло распухло, и он задохнулся. Я про Джо. А муж мой, он не мог молиться. Знаете, что он говорил?

— Нет.

— Он говорил: "Мир — не место для молитв".

Она помолчала. Потом сказала:

— И Джо, он умер. А он потом — мой муж — он так и не заплакал. Я ему говорю — ты хоть поплачь. Так знаете, что он мне сказал?

— Нет, — сказал Адам.

— Он сказал: "Мир — не место для слез".

Она встала рывком. Рассеянно поглядела на чашку с фиалками, потом на сияющее солнце.

— Может, и не место, — сказала она.

И сердито обернулась к Адаму.

— Все не так, как нам кажется! — вскричала она.

И замолчала, пристально вглядываясь в его лицо.

— Вы знали об этом? — спросила она. — Но Джотам, он умер. И мы похоронили его здесь. Ему так здесь нравилось. Обожал возиться в земле и играть с желудями.

Она помолчала, чтобы справиться с собой.

— Но он, муж, — крикнула она, — он всегда молился. И Библию читал. До того. До того, как они устроили эту войну. Пока не случилось...

— Пока что не случилось? — спросил Адам.

— Он читал Библию и хотел жить, как Иисус учил. Не хотел убивать. Но тут они пришли.

— Кто? — спросил Адам. — Кто пришел?

— Вербовщики, — сказала она. — Пришли, чтобы затащить его в армию и заставить убивать людей. В армию южан, он знал, что они придут и будут искать его, но не знал, что делать. Он никого не хотел убивать. И не хотел, чтобы его призвали. Он лежал ночью и молился, спрашивал Иисуса, что ему делать. Я сказала ему, что Иисус тоже был призван. А он говорит: "О, Господи, ведь я не Иисус, и как я могу позволить человеку повелевать мною? О, Господи, как мне сломать свою греховную гордыню и смирить свое сердце, чтобы позволить им забрать меня?

Обе её руки теребили складку одежды у талии.

— И мы прятались. А когда прячешься — разве выходишь малыша. Но мы старались, делали все что могли. Но они все равно нашли нас — вербовщики эти, — она помолчала. — Он снес одному голову — одному вербовщику, сказала она. — Этот вербовщик протянул руку схватить его, а рядом лежал дробовик. Он — мой муж — поднял его.

Адам смотрел, как пальцы крутят одежду цвета земли.

— И мы убегали, мы прятались и снова убегали, — говорила она, — ещё крепче прятались, чем раньше. Жили как волки, а за нами псы по пятам гнались. Однажды я проснулась посреди ночи. Меня разбудил его смех, он хохотал, как одержимый. Я спросила, над чем он смеется. Когда ему наконец удалось унять смех, знаете, что он сказал?

— Нет, — сказал Адам.

— Сказал, что это Господь Бог эдак развлекается — шутит да шалит. Что сначала Господь Бог не велит тебе убивать, а потом ставит тебя в такое положение, что ты вынужден убить, чтобы не убивать. Что Господь Бог протягивает человеку ореховый прутик над пропастью с Адским огнем, а потом берет куриное перышко и щекочет ему босые пятки, пока тот не ослабнет от смеха и не отпустит ветку, чтобы почесаться.

— Да, — сказала она, — вот он что сказал. Когда ему удалось унять смех.

Она помолчала, задумавшись.

— А потом знаете что он сказал? — спросила она.

— Нет.

— Он сказал: ну что ж, он отпустил прутик, чтобы разок почесаться, и теперь будет чесаться пока не свалится на самое дно адовой пропасти и не разобьется в лепешку. Он будет чесаться, сказал он, всякий раз, как почувствует зуд. И снова разразился хохотом. А в следующий миг уже спал как младенец.