Дебри - [25]
Ему всегда не хватало умения ладить с людьми, рассказывал Аарон Блауштайн.
— По крайней мере, — с сожалением говорил Аарон Блауштайн, — с моими служащими он не сработался, — в ту пору у меня был магазинчик, первое мое предприятие в Нью-Йорке. Он от меня ушел.
Через несколько лет он выпал из поля зрения Аарона Блауштайна, чтобы появиться вновь — измученным, жалким, потрепанным и высокомерным — спустя почти двадцать лет, в 1862 году, и попросить кредит, чтобы попытать счастья в качестве маркитанта при армии Потомака.
— Он разыскал меня в том первом магазинчике, — рассказывал Аарон Блауштайн. — На мне был все тот же старый шерстяной сюртук, о котором я уже говорил тебе. Как будто не прошли годы, хотя оба мы сгорбились, поседели, я сильнее, поскольку был лет на десять старше. Я дал ему кредит. — Он помолчал, задумавшись. — Наверное, я сделал это оттого что был в том старом сюртуке. Это напомнило мне о временах, когда я сам был беден. Когда меня обуревали стремления и страсти. И еще, наверное, я вспомнил о том храбром поступке Джеда.
Он снова помолчал. Потом оживился.
— Впрочем, я не сделал ошибки, дав ему кредит. Товарный кредит. Он, кажется, неплохо им распорядился и пойдет в гору... Да, похоже, многие пошли в гору благодаря этой войне.
Вот как Аарон Блауштайн не удержал язык за зубами, и теперь Адам смотрел на человека, сидящего рядом на козлах фургона.
— Мистер Блауштайн говорил, как он восхищается вашим поступком.
— Он дал мне кредит, — неохотно отозвался Джед. — Надо признать это. Я имею в виду, товары в кредит из его старой лавки. Только распоследний дурак может просить товары в кредит, — он сухо засмеялся. Потом добавил: — А почему бы ему было и не дать, черт дери? Могу поклясться, он как раз на этих кредитах и разбогател. Я — я бы тоже разбогател на его месте. На месте этого проклятого еврея. Экономил бы тоже на всем, голодал бы, жил как ниггер в какой-то крысиной норе, спорим, он и сейчас вместе с ниггерами живет, и...
— Да, — ровным голосом сказал Адам. — У него в доме двое негров.
— Во-во, — кивнул Джед Хоксворт, — я же говорю, так вот...
— Да, — сказал Адам. — Один из них повар, а второй поваренок. А кроме того, он держит ещё трех ирландских служанок и англичанина-дворецкого, и еще, кажется, кучера.
Джед Хоксворт повернулся к нему, но теперь в глазах его не было уничижительного неузнавания. Теперь они горели гневом.
— Лжешь, — процедил он сквозь зубы. — Лжешь, черт бы тебя побрал.
— Я был в доме, — спокойно проговорил Адам. — Это огромный дом на Пятой авеню, неподалеку от Тридцать девятой улицы.
Джед Хоксворт, видимо, хотел возразить. Его нижняя челюсть слабо дернулась. Или дрогнули губы под усами? Но если он и собирался заговорить, Адам опередил его.
— Видите ли, дом такой шикарный, что его пытались ограбить бандиты. Но нападение было отбито.
Хоксворт отвернулся. Его узкие плечи ещё больше сгорбились, адамово яблоко болезненно выпирало, ещё острее торчал между поникшими усами упрямый подбородок.
Немного погодя он сказал, глядя на дорогу:
— У меня могла быть своя плантация.
Еще немного погодя сказал:
— Я мог бы поднять её. Мог разбогатеть. Мой папаша не умел управлять плантацией. У него не было хватки.
Он ещё помолчал, на этот раз дольше, потом сказал:
— Но я сбежал.
Они проехали полмили, прежде чем он снова заговорил, полмили размеренной, неторопливой иноходи по горячей белой пыли. Не глядя на Адама, Хоксворт сказал:
— Знаешь... Когда война закончится, подамся в Каролину. Хочу вернуться в Пичем-Каунти, в Северную Каролину. Из мятежников скоро повыпустят их жирные кишки, и они останутся с носом. Будут отдавать свои угодья чуть ли не задарма, только забирай. Я хочу выкупить землю, много земли. Скуплю половину Пичем-Каунти в Северной Каролине и найму уйму мятежников, чтобы её обрабатывали. От восхода до восхода. И чтобы ниггеры — надсмотрщики. Ага, заведу себе ниггеров, чтобы присматривали за этими сукиными детьми мятежниками, и чтоб от восхода до восхода.
Он погрузился в мечты. Потом встряхнулся.
— Ага, — сказал он, — и ведь пойдут наниматься, эти их полковники, генералы их, и тому подобное.
Чуть погодя добавил:
— Ага, человек на все идет, когда наступают голодные времена.
Как будто Адама Розенцвейга вообще не существовало. Фургон катился вперед сквозь белую пыль. Прошло ещё некоторое время, прежде чем Джед Хоксворт заметил его присутствие. Он натянул поводья. Лошади остановились.
— Слазь, — сказал он, — иди прокатись с ниггером. Человек имеет право подумать. Хоть изредка.
Это случилось в тот вечер, когда они разбили лагерь у ручья.
Большой фургон ждал впереди. Когда вторая повозка приблизилась, Джед спрыгнул и жестом велел Адаму пересесть, занять его место и взять поводья.
— Жди, — бросил он и ступил в белую пыль. Он обогнул фургон, свернул направо, к западной стороне обочины, и вошел по колено в придорожные травы, белые, как привидения. Зашагал по траве, поднимая до пояса белую пыль, потом спрыгнул в пересохшую канаву, появился вновь и взял курс к каменному дому, оставшемуся ярдах в двухстах позади. Дом стоял в стороне от дороги на склоне холма, увенчанного гребнем далекого леса, — дом средних размеров, двухэтажный, из твердого серого камня, с черепичной крышей. К дому примыкали две выкрашенные в красный цвет пристройки — каменный хлев и большая конюшня, а может, это был второй хлев. На стенах обеих пристроек висели какие-то покосившиеся вывески с непонятными надписями. Интересно, подумал Адам, что они обозначают.
