Даже не ошибка - [28]

все это работает? Конечно, мы знаем, что мы делаем: читаем электронные табло на станциях, спешим на поезд, снабженный мощным дизельным мотором, садимся в него и разговариваем через спутник. В то же время кто по-настоящему понимает, как работает компьютеризованное табло с надписями, или этот двигатель, или телефон, или спутник, или машина, вышившая узор на моем сиденье, — как все это работает? Мало кто вообще задумывается об этой «чепухе». Я одет и накормлен, меня везет поезд — во все это вовлечены невероятно сложные процессы, к которым у меня нет решительно никакого интереса. Мы одно из первых поколений, практически равнодушное к устройству тех предметов, с которыми сталкиваемся в течение дня. Несчастные «универсалы», выброшенные в мир, созданный «специалистами». Так жить, конечно, легче всего.

Бросаю взгляд через проход: моя компаньонша по-прежнему пишет про свое шоу в блокноте. «Интересно, а вам известно…?»

— «Знаете, я тоже не понимаю, как устроено телевидение».

Смотрю на вырванный из блокнота листочек, который я бессознательно складываю и вновь разворачиваю. Вытаскиваю ручку из кармана и составляю список занятий ближайших родственников Моргана, начиная с родителей. Наука, искусство, математика — три главных занятия, связанных с аутизмом. И все мы словно носим майки с надписью: «Пни меня!»

мой отец: инженер-механик

отец Дженнифер: музыкант, крупный математик

мой брат: научная степень в области компьютеров

Дженнифер: художник

я

8

В 1974 году практически каждый день меня водили то к медсестре, то к директору. С точки зрения соблюдения дисциплины я был большой проблемой; я удирал с занятий в классе для малышей и хлопал ладонями по ушам — главное, чтобы не слышать их всех; и от меня доставалось всякому, кто пытался затащить меня обратно. Такое поведение беспокоило окружающих. Ну а если меня все же помещали обратно на занятие, я не отвечал на их вопросы — вообще, казалось, не слышал их. Это, однако, вызывало у взрослых еще большее беспокойство.

Кабинет медсестры я любил; в отличие от директора, она держала оконные занавески открытыми. Через окно видно было лужайку перед фасадом, флагшток, название школы: «Начальная школа Аппер Фредерик, Нью-Гановер». Солнце падало на металлические шкафы, холодные на ощупь, на линолеум цвета шоколадного молока, на мою любимую стеклянную банку, огромную и старинную, полную ватных шариков. В кабинете было тихо; это мне нравилось. Быть здесь значило находиться подальше и от моего учителя, и от других детей.

Медсестра стояла рядом, когда мне проверяли слух и аудиолог натягивала на мою голову плотные наушники. «Пол, — сказала медсестра, и голос ее казался далеким-далеким через бежевый пластик, — поднимай руку каждый раз, как услышишь здесь звук. Понял?»

Я кивнул.

И стал ждать.

иииииииИИИИИИИИИиииииии

Я поднял руку.

Карточки разложены по полу в комнате Моргана — в каком-то бессмысленном для внешнего наблюдателя, но по-своему четком порядке:

спать собака эскимо пить

Мы находим карточки со словами по всему дому: под диванами, между матрацами, в отверстиях обогревателя. Вчера я обнаружил карточку в его постели, между ногами: «прыгать», — командовала она ему. На оконном стекле, выходящем на улицу, я нашел «улица». Карточка пристроилась в нижнем углу, словно записка руководителя. Туалетное зеркало в его спальне экзистенциально названо «ты».

Ну а прямо сейчас Морган сидит на коленях у Дженнифер и уже долго разговаривает со стопкой алфавитных карточек. В руках у него карточка с буквой Ю на одной стороне и с картинкой носорога на другой[27].

— Пливет, Маямага, — говорит он.

— Пливет, маленькая Ю, — отвечает сам себе.

— Пливет, Мага.

Затем карточка подбрасывается.

— Пливет, носолог.

— Ой-ей-ей. Не нлавица мне это.

Я сажусь рядом и пересаживаю Моргана к себе на колени, так что Дженнифер может теперь встать и размяться; Морган за этим занятием уже час, и все время с ней.

— Как ты думаешь, о чем он говорит? — спрашивает она.

Морган берет другую карточку из стопки, у него и мысли нет о том, что мы внимательно наблюдаем за ним и за его словами.

— Представления не имею, — признаюсь, наконец, я.

Вскоре, однако, картина немножко проясняется. Вот такой разговор получается у Моргана и буквы Ю:

Буква Ю: «Здравствуйте, Мама и Морган».

Моргай: «Здравствуй, буква Ю».

Ю: «Здравствуй, Морган».

М.: «Здравствуй, носорог. Ой, не нравится мне это».

В этом месте он убирает карточку. А цитирует он стихи из книги под названием «Беги, песик, беги». В ней собачка-девочка примеряет различные шляпки и каждый раз спрашивает: «Привет, как тебе моя шляпка?» — а пес неизменно отвечает: «Не нравится мне это». Эти стихи — его самое любимое место в книге. Вот он и произносит их, переходя к следующей карточке. Целыми часами наш сын одушевляет разговорами буквы алфавита, буквы рады ему, они здороваются с ним и с его мамой. А теперь — он уже сидит на моих коленях — буквы приветствуют и меня: «Плывет, Па».

Надо же, всю жизнь работаю с буквами и словами, но до сих пор они со мною не здоровались.

Я — историк. Это значит, что я нахожу определенные связи между отдельными фрагментами мира и затем экстраполирую эти связи на целый мир. Занимаюсь я этим ежедневно, всю жизнь. Мне никогда не приходило в голову, что я могу отличаться от других людей; мне казалось, все делают как я. Проверка слуха в школе также показала, что все у меня нормально. Более чем нормально: слух у меня был почти сверхъестественно острым. А в школе не знали, что сделать, чтобы я услышал. Но вот в следующем году у меня появился новый учитель — намного симпатичнее, чем старый. И тогда впервые в жизни у меня, как я сейчас вспоминаю, появились друзья. Меня поместили в класс специального образования.