Дайте точку опоры - [25]

Уйдя из ярка, Янов с майором спустились в подземелье командного пункта, а несколькими минутами позже начался беглый беспорядочный обстрел из минометов: немцы стреляли по площади. «Для страху садит», — проговорил боец-связист в соседнем отсеке. А потом кто-то вошел за дощатую переборку, принес весть: «Там ребят побило и старшину Евдакова — от «ивана» штука в точности угодила».

Побледнев, Янов торопливо вышел из блиндажа. Двух ребят унесли — их тяжело ранило; четверо лежали на том месте, теперь уже навечно, и среди них та, сосредоточенно евшая хлеб, в мешковатой телогрейке, девочка. Голова в полушалке чуть запрокинулась в низинку, в той же строгости застыли глаза, устремленные в невысокое, придавленное небо, будто очень хотели разглядеть, что там, за предзимней неласковой хмурью. Хлеб так и остался, зажатый в ее окаменевшей левой руке. Лежал рядом и старшина — без фуражки, шинель растерзана в клочья, залитое кровью лицо уткнулось в стылую черную землю, примяв опаленные гарью ссеченные будылины…

И хотя Янов отчетливо мог представить, что в той войне и до и после того памятного случая гибли, калечились десятки тысяч людей, но эти ребята, прорвавшиеся чудом через передовую, кого нашла смерть, когда спасение было близким и был хлеб в их руках, — эти ребята, эта девчушка остались в его памяти до гроба…

Захваченный давними воспоминаниями, но такими отчетливыми, нисколько не притушенными, ровно их не коснулась всесильная забывчивость, он и не заметил, что уже отрешился и от этой почти во всю стену карты, и от потоков света, предвестников жары и духоты, от глобуса на блестящих шарах в чугунной подставке. «Девочка, девчушка… Безыменная даже. Но свидетельница всех поступков, твоя судьба и твоя совесть… Что ты ответишь, когда в один трагический, дикий час с «пауков» не просто взлетят самолеты для патрулирования, а ринутся по этим направлениям? Что ты ответишь тем безмолвно устремленным в небо глазам, худенькому дистрофическому личику, на котором застыл строгий и горький вопрос? Что враг коварен, жесток? Вероломен? Но какой же враг — иной? Когда он был другим? «Иду на вы»… Но ведь когда такое было? Да и не войны это, скорее, были — так, драчки для потехи и услады. Значит, твоя задача, маршал Янов, не допустить такого, чтоб не пришлось после жалко мямлить в ответ перед людьми, перед своей совестью, перед судом истории».

Он вздрогнул: обожгло пальцы правой руки. Фу ты! Окурок сигареты дотлел до самого ободка мундштука. Ткнув его в пепельницу, подумал: «Зря курю. Врачей не слушаюсь. Гипертония же!» И теперь лишь почувствовал на лбу клейкую испарину. «От жары, что ли? Уже с утра дает о себе знать. Или еще и сердце? Впрочем, ерунда все эти симптомы! — упрекнул он тут же себя. — Раскис, рассолодел!»

Повернувшись от карты и в последний момент вновь отчетливо представив «паучьи гнезда», Янов подошел к окну, решительно затянул сборчатые шелковые шторы. Они бесшумно сошлись, обрубив поток лучей, падавших на письменный стол. Сразу притушился свет.

Сел к столу, дотянувшись, нажал кнопку позади заставленного разноцветными телефонами столика. Распахнулась дверь — майор Скрипник встал у порога.

— Слушаю.

— Дежурного генерала, пожалуйста.

— Ждет в приемной.

— Хорошо. На десять часов прошу пригласить ко мне генералов Василина и Сергеева. Предупредите: разговор пойдет о «Катуни».

— Есть. И еще… Получен, товарищ маршал, отчет из Кара-Суя о первой работе «Катуни» в замкнутом контуре.

— Да?.. Скажите — пусть доложат сразу после разговора с дежурным генералом. Кстати, Сергеев знает?

— Выясню… — Адъютант помедлил, словно раздумывая, сказать или нет последнее, и, когда Янов поднял глаза, проговорил: — Вы просили вчера напомнить о новом офицере, инженер-подполковнике Фурашове.

— Хорошо. Спасибо. Скажу, когда пригласить.

2

С комнатой решилось удивительно скоро — на третий день после разговора Алексея с маршалом.

Звонок от адъютанта — «маршал приглашает вас к себе» — был неожиданным. Фурашов уже забыл о непреложном правиле Янова — всякого нового сотрудника приглашать, знакомиться, да и, казалось, прошло время, момент миновал. Алексей с увлечением включился в новую работу, набрал в общей части всевозможных наставлений, взял тяжелые, увесистые проектные тома «Катуни», горой накладывал на стол, просматривал, изучал. «Всякое новое есть более высокая ступень уже известного». Опять ваши слова, доцент Старковский…

В общей тетради с прошнурованными и скрепленными сургучной печатью листами записывались первые статьи будущего наставления, по которому станут работать, учиться боевому делу, а может, когда-нибудь и вести настоящую войну будущие ракетчики, те, кто со временем, как сказал генерал Сергеев, станут главной силой армии… Эта мысль, нет-нет и приходившая на ум Алексею, будила другую, тщеславную: они, ракетчики, возможно, узнают, что свод своеобразных «законов» создал для них он, Фурашов. И ловил себя на том, что немножко кичится и гордится перед товарищами — Адамычем и Бражиным: они только «отрабатывают» бумаги, пишут прошения да ответы, а у него — самостоятельный, важный участок. И, стыдясь, гнал от себя крамолу, невольно озирался за столом — не разгадал ли кто его мыслей.