ДайсМен, или Человек жребия - [118]

Инспектор Патт посмотрел на доктора Райнхарта с холодной улыбкой.

— Откуда нам знать, что вы не согласились помочь сбежать Кеннону, Джонсу и их последователям?

— У вас есть мои показания, а когда вы подберетесь к мистеру Кеннону достаточно близко, чтобы снова с ним поговорить, у вас будут его показания, только они будут неприемлемы в качестве свидетельства, что бы он ни сказал.

— Вот спасибо, — иронично сказал инспектор.

— Не приходит ли вам в голову, инспектор, что, говоря вам, что я подделал подпись доктора Манна, я могу лгать, потому что так велел мне Жребий?

— Что…

— Что на самом деле мои первоначальные заявления о невиновности могут быть правдивыми?

— Что? На что вы намекаете?

— Просто на то, что вчера, когда я узнал, что вы опять хотите меня допросить, я придумал для Жребия три варианта на выбор: я говорю вам, что не имел никакого отношения к распоряжению пойти на «Волосы», я говорю вам, что я инициировал культпоход и подделал распоряжения; и в-третьих, я говорю вам, что сговорился с Эриком Кенноном, чтобы помочь ему сбежать. Жребий выбрал второй вариант. Но вопрос, где истина, кажется мне по-прежнему открытым.

— Но, но…

— Спокойно, инспектор, — сказал доктор Манн.

— Но… Что вы хотите сказать?

— Жребий велел мне сказать вам, что Жребий велел мне повести пациентов в культпоход на «Волосы».

— Но эта история — правда? — спросил инспектор Патт, его лицо слегка покраснело.

Доктор Райнхарт бросил кубик на журнальный столик перед собой. Проверил результат.

— Да, — объявил он.

Лицо инспектора покраснело еще больше.

— Но откуда мне знать, что то, что вы только что сказали…

— Именно, — сказал доктор Райнхарт. Инспектор в изумлении попятился к своему столу и сел.

— Люк, ты освобожден от всех своих обязанностей в больнице Квинсборо начиная с сегодняшнего дня, — сказал доктор Манн.

— Спасибо, Тим.

— Полагаю, ты остаешься членом правления по простой причине, что у меня нет полномочий убрать тебя оттуда, но на нашем октябрьском заседании…

— Ты мог бы подделать подпись доктора Кобблстоуна, Тим.

Наступила тишина.

— Есть еще вопросы, инспектор? — спросил доктор Райнхарт.

— Вы хотите начать уголовное преследование доктора Райнхарта за подделку, сэр? — спросил инспектор доктора Манна.

Доктор Манн повернулся и долго смотрел в черные, искренние глаза доктора Райнхарта, который спокойно встретил его взгляд.

— Нет, инспектор, боюсь, я не могу, Для блага больницы, для блага всех я бы хотел, чтобы вы сохраняли конфиденциальность относительно этого разговора. Общественность думает, что побег был сговором хиппи и черных. Насколько нам известно, как столь любезно указывает доктор Райнхарт, он и может быть сговором хиппи и черных. Люди также не поймут, почему всё сделанное доктором Райнхартом представляет собой лишь мелкое правонарушение.

— Я теряю нить, сэр.

— Именно. Есть такие вещи, от знания которых мы обязаны защищать простого человека насколько это возможно.

— Думаю, вы правы.

— Могу я теперь идти, парни? — спросил доктор Райнхарт.

60

Жребий нам заступник и сила,

Скорый помощник в бедах.

Посему не убоимся, хотя бы переместилась земля,

И горы двигнулись в сердце морей;

Пусть шумят, воздымаются воды их,

Трясутся горы от волнения их[134].

Желаю лучше быть у порога в доме Жребия моего,

Нежели жить в шатрах последовательности.

Ибо Господь Случай есть солнце и щит:

Случай дает благодать и славу и глупость и стыд:

Ходящих случайно Он не лишает благ.

Господи Случай, Мой Жребий, блажен человек, уповающий на тебя[135].

Из «Книги Жребия»

61

— Всё напортила твоя свободная воля, — сказал я Линде, обстоятельно объяснив ей теорию Жребия. — Попробуй бросить кубик.

— Звучит как телереклама, — сказала она.

Тем не менее мы с Линдой начали совместную дайс-жизнь и стали первой полной дайс-парой в истории. Она знала, что зашла со своим «настоящим я» в тупик, и ей нравилось пробовать выражать многообразие своих других «я». Беспорядочность в сексуальных и социальных связях хорошо подготовила ее к дайс-жизни; она раскрепостила ее в области, которая часто блокирует всю жизненную систему. С другой стороны, она целиком подавляла свою духовную сторону: молиться в моем присутствии ей было так же стыдно, как большинству других людей исполнять soixante-neuf у ограды алтаря. Но она могла это делать (и другое, вероятно, тоже). Она молилась.

Я был с ней нежным и теплым, и — когда так решал Жребий — обращался с ней как с дешевой потаскухой, используя ее тело для удовлетворения самых извращенных желаний, которые прихоть могла измыслить, а Случай выбрать. Я настаивал, чтобы ее реакции на мою нежность и на мой садизм определялись Жребием — откликаться ли ей на мою нежную любовь стервозным «я» или милым, дарящим «я», быть ли ей резкой, циничной шлюхой, частично получавшей удовольствие от моих сексуальных унижений, или цветком, полностью раздавленным жестокостью.

Она следовала приказам Жребия с глубокой фанатичностью новообращенного в любую религию. Мы вместе молились, писали стихи и молитвы, обсуждали дайс-терапию и вели свои всё более случайные жизни. Она хотела отказаться от сексуального промискуитета, но я настаивал, что он часть ее — и потому должен иметь шанс быть выраженным. Однажды вечером