Давно и недавно - [20]

Мы обнюхались. Я дал понять, что помню давний весёлый фильм-агитку «Искатели счастья» о евреях-переселенцах, приехавших на Дальний Восток, а Кац знает общесоюзный анекдот о двух финнах, которые нынче ещё остались в Карелии.

— Мы подружимся, — сказал я.

— Или, — ответил Кац по-одесски.

Александру, как и мне, было за сорок. Крепкий, высокий, кудрявый, с большим характерным носом, который в Одессе называли любовно «шнобелем». Биробиджанец оказался славным малым. Прежде всего, обладал чувством юмора, а юмор, как известно, оборотная сторона мудрости. Затем он охотно подхватывался в конце лекции и бежал занимать себе и мне места в нашей тесной столовой, без лишних слов одалживал коллегам деньги, а главное, имел любопытство к литературной жизни прошлого и настоящего. Видимо, что-то сам пописывал, но не лез с чтением своих сочинений. Короче говоря, парень был то, что надо. И вот я предложил Александру Соломоновичу в очередное воскресенье поехать на могилу Бориса Пастернака в Переделкино. Как он обрадовался! Как просветлел!

Поехали электричкой. Походили по жёлтым листьям, устилавшим тихие улочки писательского посёлка. Некоторые думают, что Переделкино возникло стараниями писателей. Отнюдь нет. Тому свидетельство хотя бы старинная церковь с могучим крыльцом, украшением которого являлись толстые приземистые веретенообразные колонны — яркая примета русской церковной архитектуры. Кто-то из прихожан сказал нам, что в церкви этой бил поклоны сам Иван Грозный.

Александр Соломонович никак не хотел заходить внутрь.

— Побьют камнями, увидев мой нос.

— У нас миролюбивая церковь.

Уговорил еле-еле, и то Саша неожиданно укутал нос платком, будто у него приключился насморк.

От церкви рукой подать и до погоста. Знакомой тропкой я привёл Александра к могиле Пастернака. Долго стояли, потом долго сидели. Вспоминали любимые стихотворные строки.

Ко мне на суд, как баржи караванов,

Столетия поплывут из темноты, —

прочёл я. Милый Кац не знал эти строки. Да и я их записал неделю назад на квартире у сына знаменитого поэта, Евгения Борисовича, который пригласил меня в гости. Я показал Саше след от удара острием лыжной палки по глазу Пастернака.

Потом мы пошли к дому-фонарику, где жил Борис Леонидович. Постояли. Заходить постеснялись. Ждали, авось кто-то выйдет, и тогда можно было бы зацепиться языками, попроситься заглянуть хотя бы одним глазком. Однако никто не выходил.

Пошли дальше. Слева тянулось кладбище. Увидели два больших надгробия. Корней Иванович Чуковский и жена его Мария Борисовна.

Закатилось солнце. Мы и так озябли, а тут совсем руки застыли.

— Пойдёмте в Корнееву библиотеку, погреемся.

Я уже бывал в этой библиотеке. Её на свои деньги построил для детворы Корней Иванович Чуковский. Говорят, хлопот со стройкой у него был полон рот. Два щитовых домика, соединённых воедино; домики, возможно, даже производства нашего Петрозаводского домостроительного комбината, вполне вписывались в немногоэтажное Переделкино.

Библиотекарша пила чай, грызя большой бублик с маком, одновременно беседуя с двумя малолетними посетителями. Мы тупо уставились на дымящуюся чашку с чаем.

— У меня только кипяток, заварка иссякла, — сказала она просто. — Калач последний. Есть, правда, вариант. Рядом дом Корнея Иваныча. Видите калитку в заборе, а за ней дом двухэтажный старый? Позвоните. Там всегда рады посетителям. Сегодня в доме Клара Израйлевна Лозовская, бывшая секретарша Чуковского. Женщина душевная. Может быть, она вас даже покормит.

Клара Израйлевна стояла на пороге, кутаясь в тёплый серый платок.

— Я увидела, как вы шли, — сказала она. — Ба, да вы совсем продрогли! Пошли греться. Раздевайтесь. Пообедаете со мной?

Она быстро собрала на стол. Налила немного супа. Вынула из холодильника початую бутылку водки. Выпили со свиданьицем. Второй рюмкой помянули Корнея Ивановича.

Мы принялись рассказывать о себе. Пришлось толкнуть под столом Александра, и тот начал первым. Когда назвал своё имя, отчество и фамилию, глаза у Клары потеплели, а когда сказал, откуда он, Клара Израйлевна всплеснула руками и достала из того же холодильника половинку красивого торта.

Наступил мой черёд. И тут случилось невероятное. Клара закричала:

— Вы из Петрозаводска! А вы знаете Ивановские острова? Были там?

Я сказал, что знаю, рыбачил там не один раз. Хотя, признаться, был там лишь однажды, шторм загнал нашу моторку. Шли в Кижи, а причалили к Ивановским.

— Там я была счастлива. Там я была счастлива так, как никогда больше. В Петрозаводск мы приехали поездом, утром. Как-то быстро добрались к озеру и на байдарках пошли к островам. Жили жизнью Робинзона почти месяц. Только жалкий Робинзон жил без любви, а я — с огромной моей любовью.

Ещё не старая рука Клары Израйлевны потянулась к бутылке.

— Нет, не удерживайте. За Ивановские острова мы должны обязательно выпить по полной…

— Надо ж, такая встреча, — то и дело повторяла Клара, когда мы пошли по дому. — Взберёмся вначале в кабинет Корнея Ивановича, — заговорила она уже голосом экскурсовода. — Тут крутые ступени, не упадите. Мне можно, я своя, не раз падала. Вот его стол. Всё как было. Вот чудо-дерево с игрушками, персонажами сказок, которые присылали дети, вот белые бумажные журавлики. Их прислала дедушке Корнею девочка по имени Томико из Японии. Вы ведь знаете, что это за символ? Вы должны знать, товарищи журналисты. Вот паровозик. Стучит, гудит и дым пускает. Дети облепят Корнея Ивановича, станут надоедать вопросами, он им тогда паровозик пустит.