Давно хотела тебе сказать - [79]

Чуть не пролила. Залила бы покрывало, ковер. Эйлин допила до дна и поставила бокал на тумбочку – и в ту же секунду снова провалилась в сон.

Проснулась она все еще пьяной, не понимая, сколько времени проспала. В доме было тихо. Эйлин встала с намерением переодеться в ночную рубашку. Сперва зашла в ванную, так и не сняв своего темно-синего восточного платья. Затем на кухню – взглянуть на электронные часы. На кухне горел свет. Оказалось всего лишь четверть двенадцатого.

Эйлин выпила целый стакан холодной воды. Она знала по опыту, что это уменьшит неизбежную головную боль поутру. А если повезет, и совсем ее снимет. Затем вышла через боковую дверь в гараж: там можно было постоять, спрятавшись под навесом от дождя, и подышать воздухом. Дверь была открыта. Нетвердо ступая и держась за стену, она прошла мимо свернутых поливальных шлангов и висевших на гвоздях садовых инструментов. Услышала, что кто-то приближается, но не испугалась. Она была совсем пьяна. Ее не волновало, кто там ходит и что подумает, когда увидит ее здесь.

Это оказался Эварт: он тащил куда-то садовую лейку.

– Джун! – позвал он. – Джун, это ты? Ах, это ты, Эйлин. А я удивился, откуда тут Джун? Она же приняла две таблетки снотворного.

– Что ты делаешь? – спросила Эйлин.

Голос был тоже пьяный – задиристый, хотя она вовсе не собиралась ни с кем ссориться.

– Поливаю.

– Так ведь дождь идет. Эварт, ты идиот!

– Дождя нет.

– Ну, значит, прошел. Он шел, когда мы были в гостиной, я видела.

– Надо полить новые кусты. В первое время они пьют очень много. Тут одного дождя маловато. Даже в первый день.

Он поставил лейку на пол и, обогнув машины, подошел к ней.

– Эйлин, иди-ка ты лучше в дом. Ты перебрала. Джун заходила к тебе в комнату и сказала, что ты спишь как мертвая.

А он ведь тоже пьян. Эйлин поняла это не по голосу и не по мимике, но по тяжести и тупому упорству, которые чувствовались в нем сейчас, когда он стоял прямо перед ней.

– Эйлин, ты плакала? Спасибо, я тронут.

Не по Дугласу. Она плакала, но не по Дугласу.

– Эйлин, ты очень помогла Джун тем, что приехала к нам.

– Я ничего не сделала. Хотела чем-нибудь помочь, но не сумела.

– Неважно. Одно то, что ты здесь… Джун так тебя ценит…

– Правда? – спросила Эйлин, веря и не веря.

Эварт заставлял себя быть вежливым даже теперь, хотя оба они были пьяны.

– Она просто не может выразить то, что чувствует. Она кажется… ну, в общем, ты понимаешь. Иногда она выглядит… командиршей. Она и сама это знает. Но ей трудно измениться… Эйлин!

Эварт шагнул вперед и в два шага преодолел разделявшее их расстояние.

Эйлин была женщиной уступчивой, особенно если выпьет лишнего. Да и нельзя сказать, что объятие Эварта застало ее врасплох. Этого можно было ожидать, хотя она затруднилась бы ответить почему. Вероятно, мужчинам часто казалось, что к Эйлин – одинокой, переменчивой, иногда удивительно безвольной, а иногда живой и проворной – можно попробовать подкатиться. И она позволила ему, даже почти поощрила. Да и трудно было высвободиться, не проявив самую настоящую грубость. Даже если это не входило в ее планы, она их моментально поменяла и расширила, подумав, как обычно в такие минуты: а почему бы и нет?

Женщин, которые так думают, считают апатичными, безвольными, пустыми, жалкими. Так считают другие женщины, и им вторят мужчины – те самые мужчины, которые во время совокупления выражают апатичным и жалким женщинам свое восхищение и безграничную благодарность. Эйлин все это хорошо знала. Она себя безвольной не считала, она просто очень легко возбуждалась. Правда, на этот раз выходило не очень: вряд ли она получит большое удовольствие от собственного зятя. А он тем временем потащил ее – причем неожиданно решительно и ловко – на заднее сиденье того автомобиля, который был побольше. Эйлин не просто подчинялась ему, но и помогала. Она почти всегда помогала мужчинам. Ей нравились их лица в такие моменты, нравилась их серьезность, почти молитвенная, их сосредоточенность на настоящем, на реальности.

Все, что она от него услышала, – это бесконечное повторение ее имени. Такое ей доводилось слышать и раньше. Что Эварт хотел сказать, повторяя ее имя, что́ для него Эйлин? Женщине остается только гадать. Зажатые не самым удобным образом на узком сиденье – одну ногу пришлось закинуть за спинку так, что могла случиться судорога, – любовники не думали о том, что и зачем происходит, все размышления были отложены на потом. Но хотелось верить, что за происходящим таится какой-то скрытый смысл, – может быть, напрасно.

Позже Эйлин нашла ответ на вопрос, что она значила для Эварта. Сумбур – вот что. Она была противоположностью Джун. Для мужчины, который только что перенес сильнейший удар, который и любит, и боится свою жену, вполне естественно искать утешения с другой – ее прямой противоположностью. Встреча с такой женщиной для него – нечто вроде краткого восстановительного лечения. И Эйлин подходит как нельзя лучше: она не отличается ни целеустремленностью, ни ответственностью, она явилась оттуда же, откуда являются на свет несчастные случаи. Он переспал с ней, чтобы подчинить себя – ненадолго и без особого риска – той стихии, которая унесла жизнь его сына и о которой нельзя говорить в их доме. Сама же Эйлин, с ее начитанностью и способностями к анализу (отличного по материалу и направленности от того, которым занимается Джун, – хотя привычка все анализировать в конце концов делает их похожими), впоследствии объяснит себе случившееся и все расставит по местам. Правда, так и не сможет решить, нашла ли она верное объяснение или все выдумала. Женское тело. До полового акта и во время него мужчины, похоже, наделяют женское тело некими особыми, только ему присущими качествами. Они произносят имя женщины так, словно оно указывает на нечто неповторимое, на то, что они всегда искали. А потом оказывается, что они передумали и эта истина должна быть всем очевидна: женские тела одинаковы. Просто женские тела.