Дарий Великий заслуживает большего - [49]

У бабули загорелись глаза. А бабушка достала из корзинки лак симпатичного бирюзового цвета.

– Держи. Ты когда-нибудь красил ногти?

Наконец лак высох, и мои ногти стали чудесного оттенка голубого, который навевал мысли о Йезде и сверкающих на солнце бирюзовых минаретах мечети Джами.

А еще о том, как мы с Сухрабом сидели на крыше душевой в парке, где играли в соккер или иранский футбол.

И о том, как мы с Маму и Бабу пили чай в уютной тишине.

Бабушка настояла на том, что сама помоет посуду, а мы с Лале пошли в гостиную – помочь бабуле собирать пазл.

– Есть кто дома? – неожиданно донесся с кухни мамин голос.

Я даже не слышал, как хлопнула гаражная дверь.

– Привет. – Я кинулся забирать у нее пакеты с продуктами из «Таргета». Поставив их на стол, я пошел достать остальные из багажника.

Когда с пакетами было покончено, я обнял маму, а она поцеловала меня в лоб.

– Подожди.

Мама схватила меня за руки и развернула ладони тыльной стороной вверх.

У меня загорелись уши.

– Нравится? – шепотом спросил я. – Это бабуля накрасила. Мы сегодня вместе делали маникюр.

– Красиво, – ответила мама.

Но ее голос выдавал напряжение, а взгляд…

Взгляд пробудил во мне гадкое чувство, от которого я не мог избавиться.

Что мама меня стыдится.

– Этот цвет напомнил мне о Йезде, – сказал я.

Мама накрыла ладонью мою щеку.

– Мама! Мама! – На кухню прибежала Лале. – Смотри!

Она с гордостью продемонстрировала ногти: цвета фуксии на больших пальцах, к мизинцам они становились розовыми, как жвачка.

– Очень красиво, Лале, – сказала мама. – Как дела в школе?

Пока Лале делилась с мамой впечатлениями о прошедшем дне, я заваривал жасминовый чай.

Но к тому времени, как он был готов, бабуля уже убрала из гостиной пазл, и они с бабушкой сидели, уткнувшись в айпады.

Лале свернулась в кресле с очередной книгой, а мама ушла на второй этаж.

Такое чувство, будто мы долго жили в статичном пузыре радости, но в подпространственном поле произошел коллапс, и все покрылось меланхолическим осадком.

Идеальный момент испарился.

И я не представлял, как его вернуть.

В ту ночь сон упорно бежал от меня.

Когда я учился в восьмом классе, где-то посреди Очередной Смены Препаратов я лежал без сна целыми ночами и таращился в потолок, чувствуя, будто на грудь давит тяжелая плита.

Это чувство вернулось. Вернулась невыносимая тяжесть туманности, сотканной из темной материи, и каждая грустная мысль эхом отдавалась в голове, балансируя на горизонте событий сингулярности моей жизни.

Хотелось плакать. Или выть.

Но было уже поздно, и в доме все спали.

Так что я перевернул подушку прохладной стороной вверх и тоже попытался уснуть.

Примерно в два часа ночи в дверь постучали.

Я нашарил трусы и натянул их под одеялом.

– Кто там?

Дверь скрипнула, и свет из коридора очертил мамин силуэт.

– Мама?

Она стояла неподвижно и молчала.

– Все в порядке?

– Нет, – сказала она. – Только что позвонил дядя Сохейл.

Сердце болезненно сжалось.

– Бабу умер.

Сквозь время и пространство

После таких новостей ни о каком сне не могло быть и речи.

Я торопливо оделся и спустился вниз, чтобы поставить чайник.

Когда мы гостили в Иране, Бабу показал мне, как персы готовят чай. Он пил его, зажав кубик сахара между зубами.

Слезы прорвались, когда я толок стручки кардамона.

Я знал, что Бабу умирает. Мы все знали об этом вот уже несколько месяцев.

Но то, что мы теряли его понемногу день за днем, не сделало боль утраты хоть сколько-нибудь терпимой: все равно ощущалось так, будто мы потеряли его разом.

Адрешира Бахрами больше нет.

Он ушел, оставив дыру в сердце нашей семьи.

Бабушки спустились на первый этаж: бабуля в халате, бабушка – в пижаме.

– Мне так жаль, Дарий, – сказала бабушка. Она взяла мои руки в свои, а потом притянула меня и коротко обняла. – Не плачь.

– Где мама?

– Она с твоей сестрой. – Бабуля оторвала от рулона бумажное полотенце и передала мне. Я благодарно кивнул и высморкался.

– Может, ляжешь и попробуешь уснуть? – предложила бабушка.

– Я не усну, – икнул я. – Пойду посмотрю, как там они.

Налив три чашки чая, я поставил их на деревянный поднос, который мама привезла из Ирана. Такой же поднос остался у Маму: на нем она приносила чай и сладости Бабу, когда тот отдыхал.

Я проглотил рыдания.

Дверь в комнату Лале была приоткрыта.

– Мам? – позвал я.

– Заходи.

Я толкнул локтем дверь. Мама сидела на кровати и баюкала плачущую Лале.

Взгляд ее упал на поднос с чаем.

– Я не знал, что еще делать, – хрипло сказал я.

Мама кивнула и подвинулась, чтобы освободить мне место. Я поставил поднос на прикроватную тумбочку, сел рядом с мамой и обнял ее и Лале. Мама положила голову мне на плечо.

Я перерос маму несколько лет назад, но в ту ночь впервые со всей ясностью понял, что никогда больше она не будет баюкать меня, как Лале. И однажды Лале тоже станет слишком большой, чтобы помещаться у нее на руках. А мама состарится.

Время неумолимо течет вперед.

И однажды ее тоже не станет.

Я прижал маму так крепко, как только мог.

И заплакал так, как в жизни не плакал.

Бабушки заглянули к нам с коробкой бумажных платочков и мешком для мусора и забрали поднос с остывшим нетронутым чаем. Поцеловали Лале, шепнули что-то маме на ухо, потрепали меня по плечу – и ушли, оставив нас горевать.