Дао Евсея Козлова - [49]
Видел проезд японского принца в Зимний дворец. Толпа желающих поглазеть собралась немалая.
Город еще совсем зеленый, листья даже не начали желтеть, а по ночам уже заморозки. Надо бы справить себе новое пальто. Моя касторовая шуба, сшитая еще в девятом году, широкая и с широкими же рукавами, с небольшим воротником, отделанным польским бобром, стала совсем не актуальна, да и мех повыносился. Я в ней чувствую себя каким-то доисторическим мастодонтом. Старым. Очень старым. Не хочется. Сошью себе что-нибудь новомодное. Может быть, габардиновую бекешу с воротником-стойкой. Может быть в новой бекеше я и сам стану чуть-чуть более новым. Отдает гоголевской шинелью – n'est ce pas?[14] Глупости какие. Глупости или не глупости, а сошью. Надо хоть что-то поменять.
Был вызван на комиссию по медицинскому освидетельствованию. Признан негодным для зачисления в ратники ополчения по статье 85 – узловатое расширение вен на левой ноге. Я так и думал. И если честно, на эту войну я совсем не рвусь. Хорошо, что и она во мне не нуждается.
Сходили с Еленой и Санькой в Мариинку. Смотрели балет «Эрос». Вместо Кшесинской заглавную роль танцевала какая-то Елена Люком. «Какая-то», потому что имя это мне совершенно не знакомо в отличие от Кшесинской, ту в нашем городе каждая собака знает. Но танцовщица была великолепна. Молодая, легкая, как мотылек. Она словно порхала по сцене, казалось все эти фуэте, арабески и алязгонды[15] не стоят и капли труда. Вот сейчас она просто взлетит над сценой, взмахнув руками, закружится над нашими головами. Я был очарован.
Вернулся Климент. Это произошло совершенно неожиданно для нас: не написал, не предупредил. Просто вдруг оказался на пороге своей квартиры. Это случилось в воскресенье, пять дней назад.
Я как раз был у Елены. Мы, по обыкновению, обедали все вместе.
Звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Мы переглянулись. Время сейчас таково, что от нежданного визита ничего хорошего не ждешь. Авдотья Поликарповна пошла открывать. Мужской голос в передней. Санька узнала его первой и, вскочив, умчалась, радостно вопя: «Папа!», мы все за ней.
Сгрудились в тесноте. Объятья. Радость: «Что? Как? Почему не написал? В отпуск? Насовсем?»
Радость наша была недолгой. Вернулся Климент насовсем. «Списан по непригодности», – его слова. Из-за ранения. Ранение совсем пустяковое. Да и не ранение даже.
Оперировал в прифронтовом лазарете. Начался артобстрел. Недалеко от палатки-операционной упал снаряд, и взрывной волной здорово качнуло хлипкое брезентовое сооружение. Стойка с газовым фонарем начала заваливаться на операционный стол, прямо на раненого. Климент, рефлекторно возможно, закрыл взрезанное тело солдата ладонями в перекрест, одна над другой. Стойка рухнула ему на руки, на правую, ту, что была сверху. Сломаны несколько маленьких косточек запястья и среднего пальца, повреждены сухожилия.
Казалось бы, ерунда. Любой на фронте мог бы только мечтать о таком ранении. Как в стихах Копыткина: «…Что я в руку был ранен безвредно, поправляюсь и буду здоров…»
Любой, но только не Климент. Для него это ранение фатально.
Нарушена двигательная способность пальцев, и восстановить ее вряд ли удастся полностью. Ложку, вилку, столовый нож он держать сможет легко. А вот скальпель нет.
Он никогда больше не будет оперировать.
Климент страшно переживает это.
– Я умер, понимаешь, Сей, умер как хирург. Меня больше нет. Лучше бы мне ногу оторвало. Я б на протез встал. А так…
Сколько я ни пытался убедить его, что он может найти себе новое применение, врачи в городе очень нужны, иди в любую больницу, в санитарный комитет, или какое там у нас ведомство занимается медицинским обеспечением фронтов и госпиталей, да хоть преподавать в его же родную Военно-медицинскую академию, ничего не получалось.
– Нет, Сей, ты не понимаешь. Я хирург. Я не умею быть другим врачом. Я ничего не понимаю в инфекционных болезнях, а заниматься частной практикой, всеми этими страдающими мигренями томными барыньками и апоплексическими разожравшимися фон-баронами не хочу.
В общем, несколько по-детски: этого не умею, а этого не хочу. Ну, ничего. Ему надо свыкнуться со своей потерей. А потом будет искать себя снова. Я уверен. Мой брат – не слабак и не слюнтяй. Он справится. Надо только подождать. Главное, он здесь. Больше не будет у нас бесконечного тревожного ожидания писем. Больше не будет этой мертвой тишины в его доме.
Несмотря на то, что Климент хмур, замкнут и печален, мы счастливы. Елена вьется вокруг мужа заботливой матерью, исполняет все его желания, даже те, что он еще и высказать не успел. Как вокруг больного ребенка. Дети стараются каждую свою свободную минутку провести с отцом. Маленький Ефимка не слезает у него с колен, дергает за отросшие усы, спрашивает, что папа привез ему с войны, требует настоящую военную трубу, чтобы трубить в атаку.
Мне кажется, вся эта круговерть несколько тяготит брата, он улыбается, разговаривает, но сам он не здесь, не с нами. Глаза потусторонние. Поглаживает иной раз, не замечая, висящую на перевязи руку, сжимает и разжимает пальцы, морщится. Пусть терпит. Эта семейная возня рано или поздно вернет его в наш мир.
Дмитрий Алексеевич Мачинский (1937–2012) – видный отечественный историк и археолог, многолетний сотрудник Эрмитажа, проникновенный толкователь русской истории и литературы. Вся его многогранная деятельность ученого подчинялась главной задаче – исследованию исторического контекста вычленения славянской общности, особенностей формирования этносоциума «русь» и процессов, приведших к образованию первого Русского государства. Полем его исследования были все наиболее яркие явления предыстории России, от майкопской культуры и памятников Хакасско-Минусинской котловины (IV–III тыс.
Системные циклы накопления капитала определяют тот глобальный контекст, в котором находится наша страна.
Сэкигахара (1600) — крупнейшая и важнейшая битва самураев, перевернувшая ход истории Японии. Причины битвы, ее итоги, обстоятельства самого сражения окружены множеством политических мифов и фальсификаций. Эта книга — первое за пределами Японии подробное исследование войны 1600 года, основанное на фактах и документах. Книга вводит в научный оборот перевод и анализ синхронных источников. Для студентов, историков, востоковедов и всех читателей, интересующихся историей Японии.
В работе впервые в отечественной и зарубежной историографии проведена комплексная реконструкция режима военного плена, применяемого в России к подданным Оттоманской империи в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На обширном материале, извлеченном из фондов 23 архивохранилищ бывшего СССР и около 400 источников, опубликованных в разное время в России, Беларуси, Болгарии, Великобритании, Германии, Румынии, США и Турции, воссозданы порядок и правила управления контингентом названных лиц, начиная с момента их пленения и заканчивая репатриацией или натурализацией. Книга адресована как специалистам-историкам, так и всем тем, кто интересуется событиями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопросами военного плена и интернирования, а также прошлым российско-турецких отношений.
Работа видного историка советника РАН академика РАО С. О. Шмидта содержит сведения о возникновении, развитии, распространении и критике так называемой «новой хронологии» истории Древнего мира и Средневековья академика А. Т. Фоменко и его единомышленников. Подробно характеризуется историография последних десятилетий. Предпринята попытка выяснения интереса и даже доверия к такой наукообразной фальсификации. Все это рассматривается в контексте изучения современного общественного исторического сознания и тенденций развития науковедения.
Предлагаемая книга впервые в отечественной историографии подробно освещает историю Германии на одном из самых драматичных отрезков ее истории: от Аугсбургского религиозного мира до конца Тридцатилетней войны. Используя огромный фонд источников, автор создает масштабную панораму исторической эпохи. В центре внимания оказываются яркие представители отдельных сословий: императоры, имперские духовные и светские князья, низшее дворянство, горожане и крестьянство. Дается глубокий анализ формирования и развития сословного общества Германии под воздействием всеобъемлющих процессов конфессионализации, когда в условиях становления новых протестантских вероисповеданий, лютеранства и кальвинизма, укрепления обновленной католической церкви светская половина общества перестраивала свой привычный уклад жизни, одновременно влияя и на новые церковные институты. Книга адресована специалистам и всем любителям немецкой и всеобщей истории и может служить пособием для студентов, избравших своей специальностью историю Германии и Европы.