Дао Евсея Козлова - [51]
А как же тогда реальное училище? Павлуша же не сможет ездить в город каждый день.
– Доживем до следующей осени, посмотрим. Может быть, его отпустят, может, сошлют. Тогда даже не знаю. Ехать вслед за ним? Или пойти работать? Можно в те же Оптические мастерские, они берут, там много женщин работает. Вот видишь, приходится на старости лет начинать жизнь заново, самостоятельно, – она рассмеялась невесело.
Я заметил, что говоря о Вениамине, Ксения ни разу не назвала его по имени: «он», «за ним», «его»… Наверное, она все же чувствует обиду, считает, что Вениамин разрушил их жизнь. Он ведь ответственен не только за себя, в первую очередь – за семью, за жену и сына. Избрав путь борца за светлое будущее всех рабочих, он своих самых близких людей лишил настоящего. Стоило ли? Не знаю.
Мы посидели недолго, Ксения заторопилась – дел много и в лавку еще надо. От предложенных денег она, конечно, отказалась. Сказала, не надо, пока хватает. Но пообещала, что, если деньги понадобятся, возьмет у меня. Дала свой адрес, живут они на Выборгской стороне, просила зайти как-нибудь. Я обещал.
Начались морозы. Пока не особо сильные, градусов 5–6 по Реомюру. Вытащил свою старую шубу, встряхнул. Никакой новой бекеши я себе не сшил и, наверное, уже не буду. Зачем?
Вряд ли удастся обновиться, лишь переодевшись в новую вещь. Да и надо ли. Думаю, не новизны я искал. Скорее, пытался избавиться от онемения души. Пытался устроить себе радостную суету или суетную радость. Встряхнуть себя таким манером. А теперь передумал.
От меня многое отпало за последнее время. То, что раньше казалось значительным, важным для меня лично, нынче вовсе перестало меня интересовать. Те же котировки, к примеру, или новости с фронтов. Как вернулся Климент, ход военных действий вовсе перестал быть мне хоть сколько-то интересен. Я, пожалуй, способен не заметить, что война окончится. И сама городская жизнь не занимает меня более. Пойти в синема или театр? Нет, пожалуй. Что я там найду? Ту же суету, что и на улицах, только фальшивую, нарочито акцентированную.
Отпали близкие мне люди – Кудимовы, Птушка. Сейчас отпадает семейство брата. Климент, наконец, перестал пережевывать свое несчастье, лишившее его возможности быть хирургом, перестал погружаться во внутреннюю пустоту. Сходил в свою родную академию. Там на него набросились с жадностью: «Вы с вашим опытом полевой хирургии нам просто необходимы. Немедленно приступайте! Лекции, занятия. Подготовка военных врачей». Теперь он готовится, обложился специальной литературой, пишет курс лекций, проводит уже какие-то практические занятия со студентами в анатомическом театре. Он занят.
Кроме того, и дома он теперь не сидит, как по первости, неподвижным кулем. Он руководит. Вникает во все хозяйственные мелочи, какие продукты закупать и где, заготовить побольше дров к зиме, потом они будут еще дороже, и прочее, и прочее. Занимается с детьми, хотя времени на это у него остается не много. В общем, наверстывает упущенное, то, чего был лишен, находясь на войне. И домашние с энтузиазмом вращаются вокруг него.
Планетарная система. Замкнутая. Я в нее не вписываюсь. Хожу я к ним все реже. Нет, они мне все рады, и все любят меня. Но в моем присутствии там нет необходимости.
Первый снег выпал, прибрал в городе, укрыл грязь, голую черную землю, облепил тонкие ветви деревьев на Конногвардейском и возле дацана.
Ходил туда. Первый день Лхабаб Дуйсэн. На сам хурал я не пошел. Слушать Ганжур[18] на тибетском языке – бессмысленное дело. Явился, как всегда, под конец службы в расчете на уже привычную беседу с дражайшим ширээтэ-ламой. Народу в храме почти не было, от силы человек пять. Все какие-то буряты, совсем бедняки, замотанные в пестрые тряпки. Благородной публики не видать. Около полугода прошло с того дня, как пришел я на Дуйнхор-хурал. Тогда это был настоящий праздник, светлый и радостный.
Я помню, как пело мое сердце: «Ом-ма-ни-па-дмэхум». А теперь совсем не то. В полупустой зале лишь три ламы читают священные тексты, им внимает пяток прихожан. В зале полутемно, электричество отключено, горят фонарики. В их несмелом свете едва вырисовываются багровеющие колонны, они пропадают в темной высоте, растворяются. Блики бродят по лицу Будды, и улыбка его уже не такая отрешенная, как обычно. Она нечеткая, извиняющаяся, робкая.
Пил чай, слушал сетования господина Агвана, мне стало даже как-то жалко его. Великий праздник, а никого нет в храме. Хувараки разбежались, кто-то домой, а кто-то даже устроился на «Новый Лесснер», на заводе нынче уютней, чем в монастыре. Может, эти бывшие монахи даже участвовали в октябрьских стачках.
– Ну, хотите, я стану вашим хувараком? – не вполне всерьез спросил я Агвана Лобсана.
– Важно не то, что хочу я. Важно то, что вы сами хотите, Евсей Дорофеевич. Если знаешь, куда идешь, идешь смело. И зря вы шутите. Зачем вам становиться хувараком. Если бы вы приняли Учение, могли бы стать ламой. Могли бы, к примеру, учить детей в чойре[19] русскому языку. В Бурятии очень не хватает учителей. А русский будущим ламам просто необходим.
Дмитрий Алексеевич Мачинский (1937–2012) – видный отечественный историк и археолог, многолетний сотрудник Эрмитажа, проникновенный толкователь русской истории и литературы. Вся его многогранная деятельность ученого подчинялась главной задаче – исследованию исторического контекста вычленения славянской общности, особенностей формирования этносоциума «русь» и процессов, приведших к образованию первого Русского государства. Полем его исследования были все наиболее яркие явления предыстории России, от майкопской культуры и памятников Хакасско-Минусинской котловины (IV–III тыс.
Системные циклы накопления капитала определяют тот глобальный контекст, в котором находится наша страна.
Сэкигахара (1600) — крупнейшая и важнейшая битва самураев, перевернувшая ход истории Японии. Причины битвы, ее итоги, обстоятельства самого сражения окружены множеством политических мифов и фальсификаций. Эта книга — первое за пределами Японии подробное исследование войны 1600 года, основанное на фактах и документах. Книга вводит в научный оборот перевод и анализ синхронных источников. Для студентов, историков, востоковедов и всех читателей, интересующихся историей Японии.
В работе впервые в отечественной и зарубежной историографии проведена комплексная реконструкция режима военного плена, применяемого в России к подданным Оттоманской империи в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На обширном материале, извлеченном из фондов 23 архивохранилищ бывшего СССР и около 400 источников, опубликованных в разное время в России, Беларуси, Болгарии, Великобритании, Германии, Румынии, США и Турции, воссозданы порядок и правила управления контингентом названных лиц, начиная с момента их пленения и заканчивая репатриацией или натурализацией. Книга адресована как специалистам-историкам, так и всем тем, кто интересуется событиями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопросами военного плена и интернирования, а также прошлым российско-турецких отношений.
Работа видного историка советника РАН академика РАО С. О. Шмидта содержит сведения о возникновении, развитии, распространении и критике так называемой «новой хронологии» истории Древнего мира и Средневековья академика А. Т. Фоменко и его единомышленников. Подробно характеризуется историография последних десятилетий. Предпринята попытка выяснения интереса и даже доверия к такой наукообразной фальсификации. Все это рассматривается в контексте изучения современного общественного исторического сознания и тенденций развития науковедения.
Предлагаемая книга впервые в отечественной историографии подробно освещает историю Германии на одном из самых драматичных отрезков ее истории: от Аугсбургского религиозного мира до конца Тридцатилетней войны. Используя огромный фонд источников, автор создает масштабную панораму исторической эпохи. В центре внимания оказываются яркие представители отдельных сословий: императоры, имперские духовные и светские князья, низшее дворянство, горожане и крестьянство. Дается глубокий анализ формирования и развития сословного общества Германии под воздействием всеобъемлющих процессов конфессионализации, когда в условиях становления новых протестантских вероисповеданий, лютеранства и кальвинизма, укрепления обновленной католической церкви светская половина общества перестраивала свой привычный уклад жизни, одновременно влияя и на новые церковные институты. Книга адресована специалистам и всем любителям немецкой и всеобщей истории и может служить пособием для студентов, избравших своей специальностью историю Германии и Европы.